Игорь Сотников - Апокалипсис в шляпе, заместо кролика. Ковчег

Ну а там, за стеклом, в общем, ничего сверхъестественного не происходило. Всего лишь обыденность вступила в свои права и напомнила людям, рядящимся здесь под служащих и столь важных и деловых офисных работников, то есть клерков, что они в первую очередь всего лишь люди со своим житейством, а уж затем всё остальное. Ну а для проявления человечности в столь монолитных коллективах, как этот, наблюдаемого программистом здесь, в окно своего отдельного офиса, и вообще в какой-другой сфере человеческой жизнедеятельности, завязанного на финансах, фундамент которого зиждется на корпоративной этике, нужно совсем немного – достаточно одного фигурального, а лучше, конечно, буквального, прямо в лицо чиха, или чирка спички, чтобы со взрывом не удержать в себе столько уже тебя переполнявшего возмущения и всякого негатива, который всё копится, копится, не находя для себя выхода в этих рамках ограничений, которые налагает на каждого служащего всё та же корпоративная этика.

А потом вдруг все начинают удивляться тому, как это такое могло случиться и как это они просмотрели в этой тихоне всей этой дикости и невероятности, на которую он к полной неожиданности для всех оказался способен, вынеся начальнику отдела весь мозг с помощью компьютерной клавиатуры. И ладно бы он это сделал фигурально, как это делают все на досуге, погружаясь с головой в одну из своих отдушин, социальную сеть, где можно выпустить пар и прочихвостить ненавистное тебе начальство во всех степенях негативной социологии, но этот тихоня, видимо, и там себя не нашёл, и пошёл другим путём в своей психотерапии. В общем, он, сам всего сразу не осознав, решился на обострение конфликта, и в ответ на очередное демонстративное подначивание, даже не своего начальника, а так, всего лишь своего коллеги по службе, с одного ударного раза клавиатурой распечатал на его лице всё, что он об этом доставале думает.

А такие обыденности и перипетии на производстве, как раз и сбивают людей творчески мыслящих (в нашем случае программиста), в момент опуская их с небес на землю, указывая им на то, что как бы не грандиозны были его проектные планы, им в итоге придётся иметь дело с самыми обычными людьми, и все свои проекты адаптировать под человека. А человек, как бы он не был совершенен, всегда несёт в себе свою человечность, с которой не считаться себе и своему проекту дороже встанет, так что приходится это учитывать и в своей перспективной разработке делать локализацию под человека. Вот и программист не мог не обратить своё внимание на происходящее там, в общем зале, служащим для него своего рода площадкой для наблюдения, и возможно, что и полигоном для неких скрытых испытаний своих новых, прорывных разработок (вот почему один из его офисов разместился здесь, в самой гуще производственных событий).

Правда, сейчас события в общем офисном зале развивались по-другому, а не приведённому выше для примера самому обыденному сценарию, которые сплошь и рядом случаются в таких ограниченных общей деятельностью и пространством деловых площадках. А сейчас пока что только складывались свои взрывные предпосылки и должные обстоятельства для выхода из себя ответственного и полностью подчинённого корпоративной этике одного из служащего, а вернее служащей. И первым это не мог не заметить и обнаружил программист, кто находился не в гуще событий, а в стороне, и кому это было удобней и сподручней делать, находясь в полном уединении и отстранении от происходящего в общем офисном зале, где началось броуновское движение в связи с наступлением обеденного перерыва и доставкой курьером того, что нынче называется сытным обедом.

И теперь служащие и работники офиса на самую чуть-чуть распустились и позволяли себе несколько больше, чем того они смели в рабочее время. И вот это позволение и несёт в себе самую большую опасность – ты можешь забыться и зайти слишком далеко в своём позволении. Например, под прикрытием шутки высказать всё, что ты думаешь о своём коллеге, который ни в чём не соблюдает аккуратности и умеренности, ни в еде, ни в своих амбициях на открывшуюся вакансию.

– Вот скажи нам, Сократ, ради бога, для чего тебе это повышение, – с сарказмом обратится к своему коллеге по работе, Сократу, дородному мужчине, всего перепачкавшегося в соусе из под ход-дога, его коллега, с таким же эпическим именем, Аристотель (его имя по паспорту другое, но так уж рабочие обстоятельства сложились (спасибо пусть скажет Сократу), что Вадика, – это его настоящее имя, – так здесь все звали), – на новом месте ты, конечно, сможешь себе позволить ни один, а сразу два ход-дога на обед, но ведь при этом и твои затраты возрастут. При этом тебе придётся на несколько этажей подыматься выше и при этом пешком. А для этого тебе придётся вставать пораньше, чтобы не опоздать на работу. И от этого тебе не отвертеться с помощью лифта, сам знаешь требование к персоналу со стороны начальства, подтянутость во всём. Так вот для чего тебя повышают, твой внешний вид никого не устраивает, и тебя хотят подтянуть! – озарится догадкой Аристотель, отбив всё желание у своего коллеги, Сократа, доедать свой ход-дог.

И теперь потерявший аппетит Сократ и не знает, как смотреть на такое самоуправство в своих словесных выражениях Аристотеля, который не просто обесценил ему цель своего продвижения по иерархической лестнице вверх, а он внёс разлад и сомнение в этом его стремлении достичь этих высот. Ведь Сократ, если быть откровенно честными им с самим собой, и стремился занять эту более высокую должность, лишь по одной только причине, быть поменьше занятым человеком и побольше уделять времени для своего сна, до которого он такой большой любитель. И эта его внешняя дородность обусловлена большой любовью ко сну, а не как все ошибочно считают, не сдержанностью в поглощении пищи. А тут, как из слов Аристотеля выясняется, то этот путь наверх, это путь к бессоннице и меньшему сну, что совершенно не устраивает Сократа, теперь плюс ко всему вышеупомянутому, и не знающего, как за такое «открытие» благодарить Аристотеля.

– А может он сам на это место зарится, вот и пытается меня сбить с толку всеми этими разглагольствованиями. – Теперь уже Сократа озаряет догадкой. Отчего Сократ начинает с подозрением смотреть на Аристотеля и постепенно убеждаться в правоте своих подозрений.

– Да ты, небось, сам вознамерился занять это место. Как я тебя понимаю, ты считаешь, что ты к нему более подходишь. – Вопрошает Аристотеля Сократ. А Аристотель явно за всем этим времяпровождением, за поглощением пищи, и забыл, что Сократ шуток не понимает, и без всякой задней мысли подтвердил это его предположение. И не просто сухой констатацией факта своего вероломства и подлости по отношению к своему коллеге, который, быть может, не имел от него до этого момента секретов, а с втоптанием его в грязь.