Александр Вовк - Слава КВКИУ!

И вдруг ко всем нашим неприятностям еще и дождь полил. Не ливень, но все равно, самый настоящий летний дождик. Под таким долго не простоять – промочит насквозь.

А наш Володин даже бровью не повёл, хотя стоял под тем же дождём, что и мы! И нам не позволил шелохнуться:

– «Смирно! Стыдно военнослужащему от дождика раскисать! Продолжаем занятия! Ремень… Отпустить! Чётче, товарищи курсанты! Чётче! Резче! Фиксируйте крайние положения! Самостоятельно принимайте положение «смирно». И – не шевелись!

В ходе строевых занятий мы не принадлежали себе. Нашей воли в нас будто и не было – мы подчинялись командам командира взвода, подчинялись еще не закрепившемуся в нас долгу, подчинялись неизвестно зачем придуманной дисциплине.

И как будто не было ничего удивительного в том, что мы уже не обращали внимания на непрекращающийся дождь! Ну, и что с того, что продолжался он, основательно поливая нас, ведь мы так и продолжали выполнять диковинные приёмы с автоматами, изредка сдувая с носа зависшие на нём капли влаги, поскольку руки постоянно заняты.

«На ремень! На грудь! Оружие – положить! В ружьё! Ремень – отпустить, ремень – подтянуть! Оружие – за спину…»

А дождь, между тем, не кончался. Уже на плацу асфальт почернел, а потом покрылся лужицами с разрастающимися в них кольцами. Видимо, надолго он за нас взялся! Мы нешуточно промокли. Сначала неприятно потекло за ворот с фуражек, с ушей, потом капли зависали на носу и срывались с него во время резких движений с автоматом. Но вытираться-то нельзя! Недопустимо совершать даже лёгкие движения, не связанные с выполнением оружейных приёмов!

Все видели, конечно, как на парадах военнослужащие стоят, не шелохнувшись. Вот и мы также!

Скоро к спине приклеилась гимнастёрка и майка под ней, хотя плечи под толстыми погонами остались островками сухости. Вода в избытке затекала даже в рукава…

Но мы дождались короткого перерыва, когда дождь заметно ослаб.

Тогда наш Володин в потемневшем от влаги кителе скомандовал: «Взвод! Разойдись!»

Как же хотелось сразу присесть или прислониться к чему-то уставшей спиной, но плац всегда пуст, как чисто поле, а с него далеко не убежишь! Да и Володин может специально потренировать, как он обычно и поступал, поддерживая в нас внутреннее напряжение.

Чуть что, сразу команда: «Взвод! В две шеренги становись!» Попробуй не успеть на своё место. Будет тренировать снова и снова, пока не научишься. Но не тебя одного, а всех. Потому товарищи хорошо понимали, из-за кого они испытывали дополнительные мучения. Понимали, кому должны быть благодарны!

Учитывая это, мы горохом раскатились в разные стороны, особо не удаляясь и пребывая в готовности опять занять своё место в строю. И вдруг удивились, и даже рассмеялись, сами не понимая, от чего нам, промокшим до нитки, стало так весело?

Просто там, где только что мы стояли, посреди мокрого асфальта и луж, остались наши четкие сухие следы! Ровно тридцать шесть крохотных сухих площадок! След к следу! В две струнки! А вокруг мокрый асфальт, разогретый показавшимся солнцем, уже интенсивно парил. Так же парили и мы своими гимнастёрками защитного цвета. В таких же воевали наши отцы и деды!

Кто-то скажет, пустячок! Пожалуй, что так!

Что уж там! Дождик, сухие следы, мокрые гимнастёрки, оружейные приёмы! Смешно!

Но всё это врезалось в душу и в память как символ нашего первого преодоления себя. Ведь на гражданке от дождя мы со смехом бросились бы, куда придётся, а теперь…

А теперь, вон они, наши сухие следы на асфальте! Наши первые следы в большой истории страны, которую мы впредь обязаны защищать! А пока мы со смехом дивились этим следам, постепенно становясь другими, приспосабливая своё индивидуальное существо к новой роли в большой Советской Армии!

На следующий день, сразу после интенсивной тактической подготовки, старший лейтенант Володин опять дрессировал нас, но уже без оружия, как и полагалось по расписанию занятий. Потому строевые приёмы мы осваивали не на училищном плацу, а на заасфальтированной площадке рядом со своей казармой.

Тот день уходящего казанского лета выдался очень жарким. Более остальных это чувствовали мы, надрываясь и вышагивая то в одиночку, то шеренгами по четыре, то взводным строем. Наши гимнастерки в характерных местах потемнели от пота. Володин всех основательно загонял, называя это издевательство сколачиванием подразделения и добиваясь полного взаимопонимания и однообразия наших движений.

Возможно, подразделение от его действий и впрямь сколачивалось в нечто более плотное, но мы едва не разваливались на части от усталости, от жары, от тяжелых черных сапог, которые солнце с лёгкостью превращало в индивидуальные печки для пылающих от жара ног. А ещё сползающие портянки, в кровь натирающие ноги… Ладно, о них – потом!

Но даже в мучительной жизни курсантов случались просветы. Это мы поняли, когда заметили приближение знакомого старичка в белом фартуке. Только ему разрешалось торговать на территории училища то пирожками, то вкуснейшими беляшами, почти домашними, даже мороженым.

Старичок с напряжением толкал в нашу сторону обычную для городов того времени тележку-термос. Именно из таких тележек мы когда-то покупали волшебного вкуса мороженое. И вот оно само приближалось к нам, будто в сказке. Но нам-то как быть? У нас ведь строевая подготовка! Мы в строю… Из него по своему желанию не выйдешь!

Володин, молодец, как специально подгадал под нас, объявив перерыв. Мы облепили тележку. Старичок справлялся шустро, и мы вмиг получили своё эскимо, отсчитав ему по двадцать две копейки серебром и медью.

Боже мой! Забытый шоколадно-сливочный вкус! Осколок притягательной гражданской жизни!

Потянулись минутки блаженства, мигом вернувшие нас в счастливое прошлое.

Всё рухнуло внезапно! И ничего не поделаешь, раз уж раздалась въевшаяся в нашу печень команда Володина: «Взвод! Закончить перерыв! В две шеренги… Становись!»

«Боже мой!» – лихорадочно обдумывали мы свои действия.

Никто из штатских этого понять не в силах! Но и мы не знали, как нам быть? Следовало броситься к месту построения и без суеты занять своё место.

Но мороженое то здесь причём? Как быть с ним, ведь оно едва распечатано? Не выбрасывать же? Может, где-то пристроить на время? И жалко! И дорого для нас, еще не получивших даже первого своего денежного содержания в должности курсантов – семь рублей восемьдесят копеек.

В нашем сознании тогда никак не укладывалось, что мороженое можно выбросить!

Какое-то мгновение тридцать шесть одетых в военную форму мальчишек растерянно переглядывались, оглядывались на Володина (неужели не шутит?!), который будто и не понимал их терзаний, их душевных мук. И, уже самостоятельно подчиняясь тому служебному долгу, который через некоторое время станет самой их сущностью, дрогнули…