Александр Завьялов - Театральные подмостки

– Тебя, Ванюша, ангел-хранитель спас, – явила она свой мудрый взгляд. – Выдернул из цепких когтей смерти.

– Ага, он самый, – поддакнула Ольга. – У меня тоже ангел-хранитель сильный. Сильный – до ужаса… Всё время меня от страшной беды бережёт – в загс не пускает… Он ко мне постоянно насилие применяет…

Народный артист Аркадий Стылый, который младше меня на год, не преминул поддеть:

– У тебя теперь отбоя от режиссеров не будет! С таким-то носом… Завидую я тебе, Ваня, белоснежной завистью…

– Нашёл, чему завидовать. Ну, скачи, лезь под машину, делов-то…

– Да я рад бы… – напустил он на себя пафоса. – Но, сам знаешь, я уже себе не принадлежу – народу. Народному артисту рисковать нельзя…

– Да-да, конечно…

– Нет, Вань, ну правда, я понять хочу: ты сам-то что под машину полез? Каскадёра, что ли, не было?

– Каскадёр за рулём был…

– А-а-а, понятно… сам, значит. Хочешь умереть красиво… Похвально, похвально… Но тут талант нужен, вдохновение, особый настрой души… Это в гробу лежать просто, а…

– Иди ты к чёрту!

Сели мы наконец к праздничному столу, богатому и изысканному, обо мне все сразу забыли, а Лидия Бортали-Мирская свою старую пластинку поставила – давай задумку Бересклета нахваливать.

– Какой же вы молодец, Вячеслав Вячеславович! Придумали праздники на сцене справлять! – обливаясь сарказмом, восхищалась она. – А то всё гробы и гробы на подмостках… Я когда молоденька была, тоже вот так застолье устроили, так меня потом в партком вызвали…

– Лидия Родионовна, вы это уже в сотый раз рассказываете… – с усмешкой перебила Ольга Резунова. – Парткомы уже упразднили, не надейтесь…

– А я что… – отмахнулась прима. – Ваня молодец, и стол замечательный, дай Бог, не последний…

– И я, Ванюша, тебе скажу: отродясь за таким богатым столом не сиживала, – сказала самая древняя актриса Галина Вахрушевская. – Сподобил Бог… Теперь и помирать не страшно…

– Что стол! Главное, чтобы выпивки хватило… – с наигранной тревогой в голосе добавил старый актёр Алаторцев.

– За это не беспокойтесь, Лев Сергеевич, – весело обнадёжила помреж Лиза Скосырева. – Подстраховались…

– Надеюсь. Всё равно тревожливо как-то…

Все дружно посмеялись, а Алаторцев всё с тем же серьёзным видом говорит:

– А с декорациями ты, Ваня, промашку дал. «Ревизор», конечно, великий спектакль, но нам в хоромах городничего неподходяще. Нам бы трагедии Пушкина… «Пир во время чумы» – это в самый раз.

Гости веселились вовсю, и вся чинность застолья пошла наперекосяк. Моя жена Лера толкнула в бок Лизу Скосыреву, и та, опомнившись, про тост заикнулась.

Первое слово чиновник взял – фамилия его Закупоркин. Я его не звал, но это такой тип, что ни одного застолья не пропустит. Считает себя этаким благодетелем для нашей актёрской братии. И вот он расфуфырился и объявил мне благодарность за «самоотверженное и беззаветное служение Мельпомене на ниве искусства…» Грамотку дал… Сразу за ним, обнимая рюмку, поднялся мой ровесник и друг Гена Киселёв, с которым мы вместе околачивались в «Щуке». Уж завернул так завернул! Со всей художественностью и артистизмом. Не зря, видать, подмостки под ногами почуял.

– Дорогой наш, Иван Михайлович! – декламировал он. – Ваня! Невыразимость теснится в груди моей! Как сказать, обо всей той громадности любви, которую мы храним в своих сердцах? Никак не скажешь… Лишь малую толику может отразить скудная речь моя. Ни в каком другом театре нет такого актёра, как ты! Немыслимым жаром пышет от чудовищной силы таланта твоего! Все пламенеют и горят зелённым пламенным змием, лишь только прикоснутся к неизъяснимой и непревзойдённой игре твоей! Тебе покоряются любые роли! Разве передашь, сколько всего сокрыто, сколь всего таится внутри твоего душевного сооружения! Та умопомрачительная высота, кою ты взял, теряется в облаках! И никому не подвластна сия вершина!

И всё это под медленно льющуюся красивую музыку, под переливающийся свет софитов.

Ну, обняли меня со всех сторон ласковыми взорами и вплели свои поздравительные порывы в общий хор. Я даже растрогался, чуть ли не до слез. Ну а потом, само собой, все чинно выпили, поперхнулись, закусили.

После Игорь Семиренко поднялся. Самый он балагур и шутник в нашем театре. И в этом разе без его выкрутасов не обошлось.

– Думали мы, думали, что тебе подарить… – задумчиво и немного виновато повёл он речь свою. – Вроде у тебя всё есть, красавица жена, дом полная чаша, да и всякие материальные блага тебя мало интересуют, знаем, чего уж там, вот и решили… и решили подарить тебе вот что… Сеня, где там… – обратился он к актёру Семёну Решетилову.

Семён скоренько скрылся за кулисами и через какие-то секунды вынес на подмостки большую картину, обёрнутую зелёной бархатной тканью.

Игорь напыжился, приосанился, напустив на себя пафосной важности, и понёс:

– Друзья! Сейчас пред вашими взорами откроется нетленный шедевр! Прошу сохранять спокойствие… Не волнуйтесь… Особо впечатлительным лучше заранее запастись валерьянкой, валидолом, наполнить рюмки… У кого…

– Ты показывай! Чего зря языком молоть!

– Сейчас. Ишь, какие нервные! Несколько слов о великом смысле сего эпохального, не побоюсь этого слова, полотна…

– Мы как-нибудь сами разберёмся. Давай не тяни! Ваня, скажи!

– Показывай, чего уж там!

– Терпение, друзья мои, терпение… Главное, учтите: картина после реставрации, так что просьба – руками не лапать. До недавнего времени картина принадлежала Пушкинскому музею!.. Великие музеи мира мечтали завладеть ею, предлагали баснословные деньги, многие миллиарды, это были нелёгкие торги, и без везения, разумеется, не обошлось… Но теперь картина по праву принадлежит тебе, Ваня! – и с этими словами Семиренко отдёрнул ткань, и тут уж все ахнули.

Картину я сразу узнал – копия «А.С.Пушкин на акте в Лицее 8 января 1815года» Ильи Репина. Только вместо лица юного Пушкина удивительным образом вписалась моя постылая физиономия. На картине я в той же позе, в той же одежде – форме лицеиста, но, конечно же, выше ростом и ширше в плечах. Из кармана у меня зачем-то выглядывает бутылка водки. К тому же все головы заменены на головы актёров и актрис нашего театра. Вместо Гавриила Державина – худрук Бересклет. Стол также накрыт красной скатертью, но теперь на нём выпивка и закуски всякие. И располагается он не по одну только сторону, а буквой «г», отчего многие присутствующие уже сидят за этим столом. Внизу в уголке название картины «Незабываемые именины Ивана Бешанина». Словом, из прекрасной картины Ильи Репина получился забавный коллективный портрет нашей актёрской братии. Кощунство, конечно… Впрочем, мне понравилось. Помнится, Льву Алаторцеву тоже дарили исполненную в таком же духе картину Ильи Репина «Запорожцы пишут письмо турецкому султану». Я тогда ляпнул: «Вот бы и мне такую».