Александр Завьялов - Театральные подмостки

Позвали мы всех гостей к столу, и решил я сам какой-нибудь благодарственный тост выморщить. Встал я, судорожно припоминая какие-то пафосные и заезженные фразы, и жадные взоры устремились в мою сторону.

И только я рот раскрыл, как вдруг почувствовал, что грудь мою страшно сдавило, и дыхнуть не могу, и сердце моё точно железными клещами стиснуло. У меня помутилось в глазах, и через эту муть какие-то молнии блеснули, а в голове послышался странный звон. Но внезапно всё прошло… Падая, в последнюю секунду схватился за скатерть и потащил кушанья и столовые приборы за собой на подмостки.

Тут, конечно, переполох случился. Крики, вопли, стенания… Жена моя побледнела и позеленела сразу. Кинулись ко мне со всех сторон, как коршуны, а у меня уже и пульс не прощупывается. Бились надо мной, тщётно пытаясь вернуть к жизни, а как же, женщины рыдали, молились, но… Потом и врачи-реаниматологи тоже ничего сделать не смогли. Так вот и закончился этот странный праздник. Увезли тело моё на последнюю гримировку, а гости разошлись грустные и понурые.

Но история моей жизни на этом, конечно же, не закончилась.

Смена декораций

В тот момент, когда мне дурно стало, вот что произошло.

Лера сразу подскочила ко мне и спросила вроде как испуганно, но с плохо скрываемой радостью:

– Ваня, что с тобой? Тебе плохо?

А мне и говорить-то трудно.

– Сам не знаю, – чуть слышно прошелестел я. – Сердце что-то… Режет… Искры из глаз…

– Это ничего, пройдёт… Это всего лишь…– и тут же добавила, чуть скривив уголок рта: – А «Скорую» вызывать ни к чему. Здесь до неё всё равно не дозвониться…

Посмотрел я на весёлую жену свою не то с удивлением, не то с укором и вдруг почувствовал, что и правда боли в груди стихли, а хмель весёлый ещё лише разыгрался, и голова какая-то податливая стала… И во всём теле бодрость небывалая появилась – кровь по жилам забурлила, тепло разлилось. Вслушался в себя в остатний раз и никакой хвори не обнаружил.

Оглянулся по сторонам – и у меня волосы на голове всколыбнулись. Что за фокусы? С одной стороны, вроде как ничего не изменилось, а с другой… Сижу я там же, на своём месте, предо мной те же кушанья, рюмка налитая. Рядом жена как-то странно и… с надеждой на меня поглядывает, за руку держит. А всё же много странных изменений произошло. Стол намного длиннее стал и выгнулся буквой «г», скатерть на нём красная стала, как на картине, и гостей чуть ли не в два раза прибавилось. Гляжу: что за бред? Тут и Антон Каменев, и Зинаида Гвирская, Варвара Ерёмич, Сергей Белозёров, Сергей Мартынов, Лука Кондишин и другие актёры и актрисы нашего театра, которые уже умерли в своё время. И все они такие весёлые, довольные, здоровьем пышут. Тут-то и кинуло меня в раздумье. Вроде как и радостно мне их снова увидеть, а с другой стороны, дело ясное: хватанула меня белая горячка. Хотя от чего, с двух рюмок, что ли? До этого месяца два не пил, да и не любитель я. Может, шизофрения какая-то пробудилась? Ведь бывает же такое – раз, и человек спятил. В один прекрасный и солнечный день. Стукнулся, видать, головой сильно. Повредил чего-то там, в лобной или теменной доле, корка треснула…

Сижу и не знаю, радоваться мне или печалиться. Ладно, думаю, посмотрим, чего дальше выкинется. Главное, виду не подавать.

Георгий Виноградов отчего-то горестно качал головой и всё повторял: вот оно что… вот оно что… А потом повернулся ко мне и такую чушь понёс, что я засомневался и в его здравом уме тоже.

– Так оно, Ванюш, и бывает, обычное дело… – раздумчиво глядя на меня, говорил он. – Почти у всех так: умирает человек и даже не замечает этого. Потом, конечно, до него потихоньку, помаленьку начинает доходить…

– Вы это о чём?

– О том самом, Ваня… У тела и у души одно и то же сознание, и в момент смерти сознание остаётся только у души. А душа всегда заранее готовится… И твоя вот подготовилась, а как же, чтоб тебе не так грустно было… Видишь, те же декорации, мы тут с тобой, никуда не делись. Близкие люди всегда в трудную минуту рядышком…

«Спятил старик, – подумал я. – Вместе со мной… Может, и другие тоже?»

– Кто бы что ни говорил, а жизнь справедливо устроена, – весело сказал Алаторцев. – Всегда даёт человеку время допить и закусить, сколь душеньке угодно, и с близкими вдоволь пообщаться… Когда ещё Бог даст…

– А у нас и вовсе добрая традиция: актёрские души капустники любят… – добавила Ольга Резунова. – У других не так. Всё зависит от профессии. Как тебе, Вань, наш капустник?

– Замечательно…

Я рассеянно разглядывал гостей и ничего не понимал. С одеждой у всех вообще полная несуразица. Те гости, которым посчастливилось в картину попасть, теперь в тех же нарядах 19 века. Бересклет – в малиновом мундире Гавриила Державина. На мне тоже лицейский мундир Пушкина, из синего сукна с красным воротником, старательно застёгнутый на все пуговицы, те же блестящие чёрные ботфорты и белые панталоны. Я даже ощупал себя для верности. Другие же гости, не попавшие в картину, в основном которые «мертвецы», – в разнообразных сценических нарядах. Тут и лохмотья, и рабочие спецовки, военные кителя, белые халаты, какие-то странные вычурные одеяния – прямо в глазах рябит! Разве что мутный, как студень, чиновник Закупоркин остался в своём былом лощёном костюме. Да ещё моя супруга в том же самом красном платье, подпоясанном чёрным широким ремнём на невероятно-узкой талии. Мне всегда не нравилось это платье: глянешь, и мерещится красный гроб с чёрной траурной ленточкой. Пробовал тактично как-то донести Лере, а она всё равно – любимое платье, любимое платье, мне в нём везёт.

«Мертвецы», конечно, – на удивленье, но и с живёхонькими перемена странная приключилась. Особенно поразила меня красавица Зиночка Караева. Мы её ещё тростиночкой зовём, и ангелочком, и солнышком… С начала застолья она и впрямь ангельской тростиночкой была. Сидела в самом конце стола, потупив взор. Иной раз поднимет свои большущие глаза, похлопает длинными ресницами, согреет всех своим приветным взглядом и опять будто задумается о чём-то. А тут вдруг в развязную толстушку превратилась. Хохочет без умолка и шутит как-то уж совсем пошло и скабрезно. С вызовом и насмешкой на всех смотрит. В одной руке у неё – бокал вина, а в другой – сигаретка изящно трепещется. Раньше не курила и от спиртного отказывалась, и вот те раз.

С Ирой Приваловой другая метаморфоза случилась. У неё внешность самая что ни есть демоническая была. Волосы длинные, чёрные, и глаза тоже чёрные, пронзительные, колючие. Ну, ведьма, женщина-вамп! Ей и роли эдаких роковых и властных женщин втюхивали. И вот смотрю я теперь на Иру и еле узнаю. Превратилась она в милую блондинку, с трогательной улыбкой. Глаза чёрные так и остались, только они добрые какие-то, ласковые.