Владимир Винник - Противоречивая степь

Взволнованно и трепетно принимая все виденное вокруг, Тулеген с неподдельной грустью думал: «И всем им нет до меня дела. Для этого мира я не просто лицо незнакомца, а… ничто».

И такие мысли пробудили в нем чувство обиды оттого, что для степи он чужой.

Утром на третий день пребывания в родном ауле он проснулся, едва взошло солнце, и, закрыв глаза, полежал немного, вспоминая прошедший день. Затем встал и вышел из юрты.

Слабые порывы ветра доносили из степи запах полыни, а от земли трава распространяла прохладу.

«Жаль, что кроме меня, так давно не бывавшего в родных местах, в ауле никто не может с новой силой почувствовать этот запах родного простора», – подумал про себя Тулеген.

Аул опять погрузился в размеренную, спокойную жизнь, только множество собак шумно грызлись между собой, обгладывая кости, разбросанные почти у каждой юрты после двухдневного гулянья. Невеселые мысли Тулегена были прерваны подбежавшим к нему джигитом отца:

– Ата просит вас к себе на чай, агай!

Вместо ответа Тулеген кивнул, глядя на него, сделавшего уважительный поклон, кладя руки на грудь.

В юрте отца уже сидели с ним старшие сыновья Усман и Темиргали. Войдя к ним, Тулеген поприветствовал родственников.

– Вы простите меня, отец, что я вчера не присутствовал на скачках, – не удержался, потянуло в степь.

Жунус молча жестом руки пригласил сесть его за дастархан, принимая этим самым извинения.

– Вот ты ученый, брат, – начал разговор за чаем Темиргали, – скажи, почему урусы называют нас киргизами, ведь мы казахи…

– И в бумагах, что подписаны нашими дедами о воссоединении с белым царем, тоже мы именуемся киргизами. Как такое могло быть? – высказался на поставленный вопрос Усман.

Тулеген понимающе кивнул головой.

– Видите ли, – начал он, – степь большая, очень большая, в ней есть не только равнинные бескрайние пастбища, как у нас, а также попадаются пески и даже горы. И много разных племен, а в них, соответственно, родов, проживает на этой территории, и в основном все кочевники, но некоторые живут оседло. У подножия гор, называемых Тянь-Шань, живут кочевники и именуют себя киргизами. А в тех местах, где больше всего песков, их называют пустыней Кара-Кумы, живут племена, называющие себя туркменами. По долинам реки Фергана живут люди, занимающиеся земледелием, выращивают белоснежный хлопок, как русские хлеб-пшеницу. Они называют себя узбеками. Ну а на самой необъятной равнине левобережного Прииртышья, от Семипалатинска до Павлодара, от Павлодара до Омска, от Омска до Петропавловска, от Петропавловска до Кокчетава, от Кокчетава до Акмолы и от Акмолы до Семипалатинска, кочуют разные племена скотоводов-казахов, и наш род в том числе.

От перечисленного Тулегеном старшие братья весело заулыбались, каждый понимая, что больше всего территории принадлежит их племени казахов.

– Почему русские называют всех киргизами? – подумав, продолжил Тулеген. – Все эти народы объединяет одна вера – все мусульмане. У всех, правда, свои обычаи и обряды. И говорят по-разному, но понять их можно. Все эти племена, о которых я упомянул, слишком разобщены, и каждое пытается взять верх над другими. Из-за частых стычек и междоусобиц отдельные племена стали просить у России защиту. Добровольно изъявляли желание войти в ее состав, дабы получить покровительство и защиту от посягательств других племен. Слишком сложно управлять «госпожой Азией» при такой разобщенности. А поскольку все народы объединяет одна вера, то российские чиновники не стали себя утруждать при принятии законодательных актов по управлению этими территориями, и все стали значиться киргизами. Что касается казахов, то было принято «Временное положение об управлении в степных областях Оренбургского и Западно-Сибирского генерал-губернаторства», которое было утверждено в 1868 году. Местная родовая и феодальная знать казахов, баи, хотели, чтобы казахи были обособлены и выделены в отдельное делопроизводство. Подали прошение царю, но Сенат отклонил их просьбу, хотя было пересмотрено «Временное положение» и принято «Степное положение», которое действует и сейчас с некоторыми изменениями и повторяет ранее сложившуюся систему административных органов управления. Были сохранены все выборные органы казахов в аулах и волостях. Вот так обстоят дела наши, – закончил Тулеген.

Старый Жунус то и дело возвращался к сказанному сыном и находил его правым в своих рассуждениях.

– Пока, наверно, не заслуживаем внимания и снисхождения, чтобы явить себя миру отдельно от России, – произнес вслух Жунус.

– Вы, конечно, правы, отец, потому что старше нас, – ответил Усман.

Темиргали толкнул старшего брата локтем, сказал:

– Нам пора.

– Мы пойдем, отец. Надо посмотреть, все ли собрали для дальней дороги. Завтра отправляем часть людей с табунами лошадей и отарами овец на летние пастбища в Кулунду, – продолжил Усман.

– Да, конечно, ступайте, распорядитесь, – властным тоном произнес Жунус, сам давно отошедший от хлопотных дел.

Сделав уважительный поклон, Усман и Темиргали вышли из юрты.

Жунус с сыном остались одни.

– Какой у тебя утомленный вид. – В голосе Жунуса, прервавшем затянувшееся молчание, прозвучала тревога.

– Что поделаешь, отец.

– Тебя что-то беспокоит? Скажи отцу.

Тулеген молчал.

– Тебе надо хорошо отдохнуть перед дальней дорогой.

– Что меня беспокоит! Меня беспокоит судьба нашего народа. За сотни лет ничего не изменилось, время как будто остановилось в степи. Вся культура народа сводится лишь к исполнению обычаев и обрядов, с хвалой Всевышнему за его милость и снисхождение, а социальные вопросы бытия до сих пор решаются феодальными отношениями.

– Наш народ мудр, сам найдет дорогу в будущее, – задумчиво произнес Жунус.

– Наш народ стоит на низшей ступени социального развития, отец! И нужна мобилизация усилий, прежде всего изнутри, чтобы стать хоть сколько-нибудь понятными и приемлемыми современному мировому сообществу. Социальные вопросы справедливости, материального благополучия решаются не путем равенства и необходимой потребности, а целиком зависят от тех, у кого большее количество табунов лошадей и отар овец. И вы уповаете на их сознание?!

Слова упреков, сказанные Тулегеном, в которых сквозило презрение, летели, летели в лицо Жунуса, как острые стрелы, и попадали ему не в лицо – в самое сердце.

– Дед моего деда так жил, – не зная, что ответить, с какой-то растерянностью глядя на сына, произнес Жунус.

– Плохо деды жили, – сказал Тулеген. – Дальше своего аула ничего не видели. Все норовили заграбастать побольше, а чуть что – готовы были друг другу глотки перегрызть. Дружба у них была услужливо-льстивая.