Алёна Половнева - Шесть минут до конца лета

– А получили вы по заслугами, так что не обессудьте! – припечатала напоследок Анастасия Емельяновна.

– Так насильники говорят, – снова не выдержала Женя. И все снова обернулись на нее. Анастасия Емельяновна скривилась.

Матильда держалась молодцом. Она не плакала и даже находила в себе силы кивать в ответ на жестокие слова своих критиков, и только плотно сомкнутая челюсть и побелевшие крылья носа выдавали ее напряжение.

– Я думаю, на этом можно закончить, – произнес Земсков, вставая.

Довольным он не выглядел в отличие от своей заместительницы. Анастасия Емельяновна лучилась довольством, словно только что мазалась медом и щебетала с подружками в парилке. У нее даже лицо лоснилось похоже – только махрового тюрбана на голове не хватало! Жене невольно захотелось стукнуть ее по мясистому затылку.

Зрители поднимались со своих мест, разминали затекшие ноги, выпивали, закусывали котлетками, то и дело поглядывая на Матильду, которая спустилась со сцены и поспешила к Жене.

– Ты – молодец, – она подхватила ее под локоть. – Хорошо держалась.

Женя взяла с подноса бокал с домашним «Бейлисом». Тот противно расслоился на водку и сливки, которые в духоте кабинета свернулись в творог. Она поморщилась и поставила выпивку обратно.

– Пойдем отсюда скорее.

– Пойдем, – покорно сказала Матильда.

Она принялась запихивать внутрь сумки свои распечатки, но ее руки тряслись и не слушались. Женя забрала у нее и сумку, и бумаги, сложила все сама, застегнула молнию и подтолкнула Матильду к выходу. Из читального зала они вышли быстро и ни на кого не глядя.

– Спасибо, – сказала Матильда тихо, когда они почти бегом вывалились из вестибюля библиотеки на остывающую улицу. – За поддержку.

– На здоровье. Ты домой? Тебя проводить?

– Нет. Я тут, рядом…

Матильда показала рукой в парк, раскинувшийся рядом с библиотекой. На его восточной окраине ютился новый жилой комплекс – несколько модно застекленных многоэтажек.

– Хочешь, я побуду с тобой?

– Нет, у меня денег больше нет.

– Мне все равно в ту сторону, – сказала Женя тихо, – я отстану от тебя на двадцать шагов. Если захочешь поговорить, просто обернись.

Мати кивнула и бодро зашагала прочь.

Чем дальше они углублялись в парк, тем медленней шла Матильда. Ее плечи обреченно опустились, ноги оступались. Когда библиотека скрылась за деревьями, Женя решительно нагнала ее, развернула и крепко прижала к себе. Матильда всхлипнула, и слезы, хлынувшие из ее глаз, намочили Жене плечо.

– Разве я это заслужила? Почему они так со мной? А сами они много чего написали?

Матильда очень многословно то костерила своих врагов, то взывала к их жалости, по-детски утирая слезы ладошками. Выплеснув соленой влагой свое негодование, она довольно быстро успокоилась.

– Я не должна плакать, да? – улыбнулась она сквозь слезы, когда они расцепили объятия. – Я – дурочка, да?

– Вовсе нет, – Женя погладила ее по плечу. – Плакать можно, а иногда – нужно и важно. Просто никому не показывай своих слез. Из-за твоих слез критики почувствуют себя виноватыми, а это очень неприятно – чувствовать себя виноватым, и за это они могут тебя возненавидеть. За то, что заставила чувствовать вину за себя и свое гадкое поведение. Короче, станет только хуже.

– Серьезно? Никогда бы не подумала!

Они двинулись по тропинке. Матильда думала вслух.

– Ну, жанр это такой. Он не всем нравится. А тебе понравилось?

– Да, – соврала Женя. – Мне понравилось тебя слушать.

– Я вложила всю душу…

Эта песнь неоцененного художника, та, что о душе, была бесконечна. Правда, она в конце концов сводилась к подсчету затраченных на литературу человекочасов и пылкому заявлению о нежелании работать дальше. Но Женя слушала и сочувственно кивала.

– Я не буду больше плакать, – пообещала вдруг Матильда. – Я просто напишу что-нибудь новое. Не про Белые Горы!

– Это хороший настрой, – улыбнулась Женя. – Напиши, как на эту противную Емельяновну библиотечное привидение напало.

Матильда рассмеялась.

– Это мой дом, – Матильда показала на новостройку.

– Может, пройдемся еще? – предложила Женя. – Чтоб ты домочадцев слезами не пугала…

Матильда открыла сумочку и протянула Жене еще две купюры.

– У меня правда больше нет, – сказала она.

– Мы что, уже час тут гуляем? – удивилась Женя, пряча купюры в тот же карман.

– Ну да, – подтвердила Матильда. – Слушай, давай встретимся завтра! Приходи в гости, квартира шестьдесят семь.

– Хорошо.

Женя смотрела ей вслед, пока она, махнув рукой, не скрылась за железной дверью подъезда.

И только тогда, когда глухо стукнул магнит домофона, Женя почувствовала, как она устала. И дело было даже не в скучных текстах, агрессивных библиотекарях и запахе морковных котлет, а в том, что Матильда была четвертой за сегодня. Или пятой. Женя достала купюры из кармана, а со спины сняла маленький рюкзачок и нашарила в нем свой кошелек. В кошельке оказалось чуть меньше десяти тысяч, что никак не прояснило ситуацию: четвертая была Матильда или пятая.

Женя сложила купюры в кошелек.

Но на сегодня почти всё. Слава Богу!

Она свернула на соседнюю аллею, чтобы до дома добраться переулками – нет сил брести в толпе.

Дома было прохладно – работал кондиционер. Женя щелкнула пультом, крышка кондиционера, чавкнув, закрылась. Она подошла к окну гостиной, выходящему во двор, и открыла его настежь. Здесь, на подоконнике, сохли четыре больших бруска мыла: желтое с травами, розовое земляничное, фиолетовое с лавандой и зеленое, пахнущее чем-то ядовитым. Бруски были фабричные, одинакового размера, два с начинкой: в основу желтого и зеленого были вмурованы ароматные травинки. Женя провела рукой по стопке – стопка приятно стукнула – взяла розовое, подбросила на ладони.

На бруске стоял неаккуратный штамп – название фирмы и «160 лет».

Женя поднесла его к носу и вдохнула. Пахнет как детство. Летнее утро, свежевыстиранные простыни, которые бабка развешивала здесь, во дворе, под окном – они пахли точно так же. Маленькая Женя часто путалась у нее под ногами – ей нравилось, как прохладные влажные тряпки трогают ее лицо и цепляют волосы, когда она пробегает под ними, – за что часто получала мокрой наволочкой по заднице.

Тогда еще не было ядовитых химических отдушек, и туалетное мыло пахло почти так же, как хозяйственное. Чуть тоньше, чуть слабее, но так же. Женина бабка прятала мыло в шкаф – большие куски «Земляничного», которые продавались без упаковки – и вся ее одежда и все постельное белье пахло этой щелочной земляникой.

Женя провела пальцем по штампу и ковырнула мыло ногтем. Мягкое, жирное, плохо сохнет, будто по старому советскому ГОСТу сделано. Бабкино, наверно, было такое же, но высыхало до трещин, потому что лежало в шкафах годами.