Елена Крюкова - Музыка

Неужели наш мир так низко пал, что мы уже не можем, не сможем без Бога? Сначала церкви взрывали, жгли и разбивали молотами и кувалдами, а теперь вот опять в них молиться разрешили. Я, когда вхожу в церковь, крещусь, а Злата Павловна не крестится. Просто переступит порог, и все. И глядит так мрачно. За полгода она еще больше похудела. Истощала вся, сделалась как швабра. Но ей слова не скажи. Так обрежет – всю жизнь помнить будешь.

Только к роялю встаю, рот разеваю, и еще мне между зубов щепку всовывают. Якобы какая-то итальянская школа. Так думаю, никакая это не Италия. А просто издевательство. Изгаляется человек над человеком. Ну мы ж привыкли друг друга пытать. Вот и пытаем, чем можем.

В той толпе, в храме, может, и правда кто толкался, ректорский шпион. Галю вызвали в ректорат. Она вышла из массивной, с лепниной, двери через час, краснее помидора, прислонилась лбом к стене и так стояла. Все шли и бежали мимо нее, кричали, гомонили, опаздывали: на лекции, на семинары. Она все стояла.

Потом тихо, медленно сползла по стене, подгибая колени, скользя ладонями по известке.

Сидела на корточках у стены. Лицом к стене.

Кто-то бросился: эй, тебе плохо?! Кто-то уже поднимал Галю под мышки. Кто-то кричал: в медпункт скорее, доктор на месте!

В медпункте сидела врач-фониатр, Тамара Степановна, необъятная, как грозовая туча. Ах, Галенька, связочки пришли исследовать?.. смыкаются ли?.. ах, сейчас, присаживайтесь… Студенты усадили Галю на табурет. Она послушно села и молча стала падать. Ее поймали. Она перестала видеть и слышать. Очнулась, когда ее били по щекам и вливали в рот из мензурки горькую гадость. Галя, Галя, что с тобой?!

Меня исключили, сказала она тихо и внятно.

За что?! За что, прости Господи?! Черт возьми! Тихоню такую! Мышку!

За батюшку, тихо сказала Галя. За церковь.

За какого батюшку?! За какую церковь?!

– Она в церкви поет, Тамара Степановна, денежку зарабатывает.

– Она бедная, деревенская. Ей деньги нужны.

– Ах, ну написала бы заявление на материальную помощь! Что, Консерватория не помогла бы? Помогла бы! У нас страна таким, из деревни, всегда помогает! И помогала!

Галя тихо сидела на врачебном, обтянутом белым дерматином табурете, всунув тесно сложенные ладони между коленей.

– Исключили! А где же ты теперь будешь жить?

– Не знаю.

Она хотела вернуться домой. Потом сказала себе: это поражение. А я хочу победы.

Я хочу сделать то, что хочу. Остаться в Москве.

Попроситься жить к кому-то? К пианистке Еве? Она в общаге. К слепой Ванде? Она в общаге. К Люське Рудовой? Она в общаге. Да все в общаге. Пол-Консерватории в общаге. К Славе Гайдуку? Он москвич, да, но какое семейство пустят в дом, где парень, девчонку жить? К Злате… Павловне? О, да, она в отдельной квартирке своей. На Котельнической. В роскошной высотке. Там члены правительства живут. Спросить ее, по крайней мере. За спрос денег не берут. А как она ответит? А пес ее знает. Может, и никак. Пожмет плечами, и все. За ней такое водится. Уйти от ответа.

Очень хотелось есть. По бульвару она выбрела на проспект. Июньская зелень нежно обнимала деревья. От проезжей части несся тусклый, тревожный гул, тремоло струнных. Облака в выси беззвучно звенели друг об дружку, фарфоровые, стеклянные. В облаках шел пир. Бог праздновал Свой праздник, неведомый людям. Лето, счастье. У кого счастье, а у нее горе. Ребята хлопали ее по плечу: ерунда, восстановят! Восстанавливают только церкви. И памятники. И разрушенные в войну заводы и фабрики. Судьбу не восстановишь.

Судьбу если сломали, то навсегда.

Она встала в очередь в кафе. Гигантская, сумасшедшая очередь. Люди в ней тосковали, переминались, читали книги, шуршали газетами; старухи вязали; дети играли, возились у ног взрослых на грязном асфальте – с куклами, с машинками. Сколько времени прошло? Час, два, больше? Время застыло и заледенело. Когда подошел Галин черед забрасывать ногу через порог, она зацепилась за порог ногой и упала.

Ее подняли сильные руки.

– Ах, девушка, ну нельзя же так.

Галя стукнулась головой о порог и разбила себе лоб. Вздувалась шишка.

Они вошли в кафе нога в ногу с человеком, поднявшим ее с полу; он поддерживал ее под локоть. Мужчина провел ее к свободному столику, усадил и сказал:

– Сидите, ждите, я сейчас платок в холодной воде намочу.

Принес мокрый платок. Прижимал к ее лбу. Галя улыбалась смущенно и благодарно.

– Спасибо, ну что вы, ну господи-боже-ты-мой, какие глупости, со мной возиться.

– Вы с юга? У вас выговор южный. Хосподи, хлупости.

– Я с Курска.

– Из Курска, так надо говорить.

Обед стоил рубль. Человек заказал два обеда, Галя попыталась что-то сказать возмущенное, он махнул на нее рукой, как на надоедливую муху.

– Бросьте! Это копейки. Какой у вас звучный голос!

– Я певица, – гордо сказала Галя.

– Певица? Какая прелесть! И где вы поете?

Официантка зло шлепала с подноса на стол щи, котлеты с картошкой, капустные салаты, чай в граненых стаканах.

Галя опустила голову. Голый пластмассовый стол блестел, как роскошная слоновая кость.

– Сейчас уже нигде.

– А где пели?

Они ели и пили, и Галя рассказывала, будто печальную арию пела. Слезы текли по ее щекам, и она неприлично, по-собачьи слизывала их языком. Мужчина слушал. Галя втихаря разглядывала его. Молодой, смазливый, до синевы выбрит, волос черный, глаза огонь, и голос красивый, приятный вкрадчивый баритон.

– Хотите, поедем ко мне домой? Я по-хорошему. Не надо сразу думать о плохом.

Галя стиснула на коленях, под столом, потные руки.

– Нет!

– Понял. Не пристаю. Хотя вы это зря. Я бы вас не укусил. И не съел. Но на нет и суда нет. Тогда другой вариант. Поехали к моей подруге?

– К вашей… подруге?

– Не бойтесь! Это не моя невеста и не моя любимая. Это просто моя старая подруга. Она и на самом деле старая. – Усмехнулся. – Ну не древняя старуха, конечно. Но жизнь пропахала по-пластунски. Едем?

Вышли из кафе на улицу. Ветер мял зелень в теплых пальцах. Проспект гудел, иногда вскрикивал клаксонами, говор людей издали казался чириканьем птиц. Галя думала: будут трястись в метро. Но баритон распахнул перед нею дверцу автомобиля.

– Прошу.

Галя робко села, зайчишкой приподняла мордочку и пролепетала испуганно:

– А вы меня… никуда, это… не завезете?

– Не завезу. – Он рассмеялся. – Я не Франкенштейн.

– Фран-ке…

– Бросьте. Расслабьтесь. Давай на ты! Не подумай чего плохого! Что все о плохом да о плохом думаешь? Кто тебя так запугал? Церковь?

Галя разгладила на коленях подол ситцевого платья.

– Нет. Я вообще-то бойкая. Это вы… ты… просто такой… настойчивый.

– Настойчивый! Ха!

Он вел машину по Москве и хохотал, закидывая голову; хохотал вкусно, заливисто, не глядя ни на руль, ни на дорогу.