Владимир Сонин - Одна вторая

Эта манера говорить… Странная такая, своеобразная. Он судорожно пытался понять, что не так. Питер! Вот что! Это совсем другой город. Совсем не тот, о котором ему рассказывали. Что-то она говорила… Вспомнил: есть в этом городе одно издательство, в которое он посылал свою рукопись, но они запросили столько денег, что он послал их к черту. Мало того, что его гениальную работу опозорили, так еще и денег захотели. Издевательство! Не дождетесь, паскуды! Вот именно: паскуды! Во множественном числе.

Шахматы! Но там – один на один, здесь – как угодно, да так, что и не поймешь сразу. Впрочем, это не имеет значения… Отец у нее умер, а мать пила или даже была наркоманкой, кажется. Воспитывала ее бабушка и немного – дедушка. Такая трогательная история. Хочется спасти и пожалеть, помочь. Много еще было причин пожалеть и помочь. Черт побери, это только ход, если провести параллели. А потом вдыхать ее запах, читать вместе пошлые рассказы и чувствовать, как у тебя поднимается желание… Но если их две, то… Ничего, гения и на двоих хватит…

…Все понимают, о чем речь, но тема как бы скользит между словами, каждое из которых ее не касается, и никто из участников этого маскарада не признается, что понимает все. Тогда они просто расходятся. И это называлось бы ничьей, будь это шахматы. Но в жизни это победа – победа гения…

Он очнулся от сна – беспокойного, чуткого и наполненного этими бредовыми мыслями, подумал, что нужно измерить температуру, и потянулся к градуснику…

В такую жару мне всегда вспоминается один день, когда я работал в Оренбурге на предприятии, упоминать которое я не хочу, да и называть эту вереницу идиотских огрызков вроде «-строй», «-монтаж», «-дор», «-маш», «-цемент», «-проект» не имеет никакого смысла: переставляй их в любом порядке, и будешь получать названия многочисленных предприятий нашей Родины, мало чем отличающихся друг от друга, кроме разве что как раз очередности употребления этих полуслов в названии.

Сейчас плюс сорок в тени, хотя уже семь часов вечера; казалось бы, пора солнцу прекратить это издевательство, начатое им с самого раннего утра, но, судя по всему, нет – еще придется помучиться до заката. А потом еще часов, наверное, до двух ночи, потому что дом вот так запросто не остынет. Но об этом даже думать не хочется. Это – после. Сейчас – хотя бы солнце зашло.

Тело все липкое и зудящее от укусов комаров, следы которых я мажу какой-то мазью, чтобы унять аллергию. Противно все это, но и поделать ничего нельзя. Даже мыться по нескольку раз особого смысла нет: через десять минут будет то же самое.

Помню, как раскалялась оранжевая каска под палящим оренбургским солнцем в том проклятом месте. Когда в тени сорок, то на солнце, кажется, невыносимо. Но это только кажется, когда смотришь со стороны. Когда же надеваешь закрытые тяжелые кожаные ботинки, спецформу из плотной ткани и каску, выходишь на работу в семь часов утра, копаешь, месишь бетон, красишь, делаешь всю самую тяжелую работу до семи вечера и остаешься жив, то понимаешь, что и в такой жаре можно существовать. Было это, правда, без малого тридцать лет назад, и, раз сейчас мне в такую жару уже тяжело, наверное, нужно сделать оговорку, что возраст играет роль едва ли не ключевую.

Одному из наших, Холщевскому, было тогда, кажется, далеко за пятьдесят, и как он мог это выносить, сейчас я не понимаю, а тогда – не слишком задумывался. Да и зачем ему это надо было – бог знает. Сам он говорил, что хотел бы с такой работы уйти на пенсию, а то иначе выплат вообще никаких не будет, и тогда хоть помирай. Фамилия его скорее еврейская, по крайней мере судя по окончанию, но сам себя он называл хохлом и разговаривал иногда (правда, только когда это было нужно по лишь ему известным соображениям) с украинским акцентом и примесью украинских слов. Помню, кажется, как сейчас: стоит он, одной рукой опершись на воткнутую в землю лопату, медленно вытирает с лица пот грязным рукавом спецовки и говорит сквозь усы, так же не спеша:

– Ох, хлопци, ну и пэче сьогодни…

Он рассказывал, что есть у него жена и двое детей, которые, слава богу, уже выросли и сами обзавелись семьями, что образован он хорошо, по крайней мере институт закончил и даже работал практически всю трудовую жизнь по специальности – инженером на заводе, пока завод пару лет назад не закрыли. Вообще, впечатление он производил действительно умного, порядочного и культурного человека. Да и мы все его уважали, и уважение это проявлялось кроме прочего в том, что называли мы его только по отчеству, а иногда и по имени-отчеству. Никогда не был он для нас Коляном, хотя в среде работяг, как правило, бывает именно так: называют друг друга по именам, непременно не полным, но сокращенным, и даже используют что-то вроде кличек или просто прозвищ. Валера, Вован, Сивый и Иваныч – вот состав нашей бригады, которая делала всю хозяйственную работу на предприятии.

Предприятие, где мы работали, представляло собой нефтебазу, о легальности которой я судить не берусь, потому что в то время тащили все направо и налево, а нефть не то что не была исключением, но находилась в первых рядах. Да и сейчас, говорят, она исключением не является, и дело, наверное, только в масштабах. Впрочем, не знаю, как сейчас. А тогда запросто можно было построить небольшую убогую нефтебазу, которая не вполне легально доила бы проходящую рядом государственную трубу, и разливать присвоенное добро по машинам, которые потом везли его на такие же полулегальные перегонные установки, где изготавливали некое подобие бензина, которое после, изрядно разбавленное тетраэтилсвинцом 3 3 Тетраэтилсвинец – ядовитое металлоорганическое соединение, применяющееся в качестве антидетонирующей присадки к моторному топливу, повышающей его октановое число. , чтобы можно было, пусть и не с полной уверенностью, написать на колонке «АИ—93», поступало в бензобаки с трудом переваривающих такую жижу автомобилей. Само собой, что это мое «запросто» совсем не о том, что сделать такое мог любой, но о том, что подобные схемы были весьма распространены, а контролировались они, как говорили, людьми не самыми простыми и не самыми безобидными. В любом случае, всего я наверняка не знаю и говорю только о том, что говорили тогда – короче, занимаюсь сплетнями.

Нефтебазой то предприятие назвать можно было только условно. Два старых склада, некогда заброшенных, но восстановленных, насколько это возможно, и приспособленных под разные нужды, пара небольших резервуаров, два каких-то аппарата, несколько устройств для налива в цистерны на грузовиках и шлагбаум – вот, собственно, и все. Бог знает, откуда бралась нефть, которую разливали по машинам, да и не нужно было этого знать. Лучше не знать. Воняло там страшно, и не столько из-за испарений во время наполнения машин через открытые люки цистерн, сколько оттого, что сочилось понемногу из соединений труб, аппаратов, а главное – из резервуаров, по стенкам которых сверху вниз шли смачные жирные потеки: текло из клапанов, а может быть из швов, и часть, что полегче, испарялась сразу же, с крыши, а остальное – постепенно, уже со стенки.