Сергей Макаров - Хроники Ландвика. Тёмные времена

Он видел грозного Абаллоха, почти достигшего верха кручи, но в опасной близости от самого Бышевура вновь заплясали смертоносные пируэты тяжелой дикарской палки. Краем глаза, он успел заметить медноволосого южанина, карабкающегося по склону горы, вслед за Абаллохом. Позади лопетегга, ещё не настигая, но сверля его жадными глазами, шагало несколько матерых потомков древнего Шакала. Стрелки, стараясь не думать о нависшей опасности, и разочаровавшись в бесплодных попытках поразить окутанного аурой неуязвимости война, стреляли ему за спины, туда, где в неровных сполохах пламени, двигались последователи Абаллоха.

Самый молодой из лучников вовремя заметил южанина, бросившегося на спину свирепому бородачу, чья густая растительность была смачно перепачкана свежей кровью. Тугая стрела пробила тело Абаллоха чуть ниже, защищенной груди, завалив тяжелого дикаря на вцепившегося в спину лопетегга. Стерх выпучивший раскрасневшиеся от злости глаза, не мог уразуметь, откуда в худых, бледных руках обхвативших его бычью шею, могла взяться такая чудовищная сила.

У Абаллоха, как и у Бышевура, имелся небольшой сюрприз в виде грубого ножа, выточенного из заостренного камня, но щупловатый южанин самым наглым образом расположившийся под стерхом всякий раз ускользал, предвосхищая все действия неприятеля. Тогда Абаллох сконцентрировав всю волю в поджарых и мускулистых ногах, вскочил, перекинув южанина через голову, отчего тот с глухим вздохом врезался в снег. Он не мог окинуть взглядом картину боя и не ведал, что из пятерых человек, спустившимся с Бышевуром, к этому времени в живых оставался лишь он, да сам старший надзиратель, едва державшийся от пропущенных ударов костедробящих палиц. Единственный уцелевший факел, валялся за спиной Бышевура и стерхские воины вновь слились с пограничной тьмой, заставляя стрелков нервно перебирать пальцами, в ожидании цели.

Очередная стрела жадно впилась в бедро Абаллоха, вторую он каким то чудом отразил палицей, но изворотливый южанин, не имевший сил подняться, успел таки уползти в сторону. И полз он далеко не вверх, как должно было ползти вздумавшему спасти собственную шкуру, а с упрямым рвением карабкался в противоположном направление, где среди зыбкого снега ещё пылал последний, неиспорченный факел.

– Уходим! Быстро! – лопетегг почувствовал крепкую руку, ухватившую его за шиворот, отчего, его скудная, бедняцкая рубаха предательски затрещала.

– Быстрей пацан, кажись, они отступили, – хрипло прошипел Бышевур, не рассчитывавший встретить восхода солнца.

Их буквально втащили на утоптанную, вершину, где ветер исполнял пронзительные трели, скорбя о крови, пролитой на бесчувственный снег. Двадцатиминутное сражение, унесшее дюжину жертв, не давало им право рассиживаться, в ожидании новой волны стерхов. Волны, которую им не сдюжить, раскуй они даже всех оставшихся рабов, всё таки стрелки оказались не слишком мощным оружием против облачённых в грубые, дубленые шкуры детей Шакала.

– Ты из Конвира? – Бышевур хлопнул по плечу тяжело дышащего парня.

– Да. Западный Конвир, – усмехнулся лопетегг, у которого воспоминания о родине навеяли лёгкую грусть. – Гусман из рода Гаргантюа, – южанин изобразил корявый полупоклон и его ребра отозвались мгновенной болью. По жестокой насмешке, посланный самим провидением ветер, отогнал непослушные тучи, обнажив звёздную россыпь безмятежного неба. Никто не преследовал их, прижимаясь к обледеневшей почве, но в тридцати колёсах от них о чём-то не спеша переговаривался небольшой отряд дикарей.

Возможно, они вовсе не были столь безнадёжно глупыми, какими рисовала их людская молва, а может убеждённые каннибалы, коими испокон веков принято считать всех потомков Шакала, сперва собирались разобраться с мёртвыми.

– Чёрта с два, я позволю им сожрать мои кости, -злобно прошипел Бышевур, приглаживая растрёпанную бороду. – Мы возвращаемся в Хартум.

Харла из Рода Охотников казнили на закате. Вечерний Хартум тонул в неровных сполохах праздничных костров, зажженных в честь Весеннего Равноденствия. По всему городу коптились чаны и котелки полные хмельного мёда, и Уриилу приходилось с трудом проталкиваться сквозь шумную толпу горожан.

На следующий день возобновлялись работы в полях и для многих пришедших поглазеть на казнь, этот вечер был последним светлым пятном в череде тяжких однообразных будней. У самого эшафота ему попалась знакомая фигура, выделявшаяся над толпой на две головы.

Барбаду должно быть заметивший фиолетовую мантию жреца, не обладавшего столь заметной наружностью, сбавил шаг.

– Стоит один раз встретиться с незнакомцем, и он начинает попадаться тебе повсюду.

– Божьи помыслы неисповедимы, – скромно улыбнулся Уриил, довольный тем, что ему не приходилось наблюдать, расположенный за спиной эшафот. Всё-таки многого он не понял из того, что силился втолковать ему малообразованный даргамец, коему больше никогда не придется повторить своей страшной исповеди.

– Куда теперь? – поинтересовался жрец, заметив дорожную сумку, болтавшуюся на мощном плече Виконта.

– Болтая с Богами, ты упускаешь то, что творится у тебя под носом. Кажется, я не задержусь в столице надолго, – ухмыльнулся Ронэ Барбаду, ловко скручивая самокрутку из пожелтевшего, заскорузлого клочка бумаги. Несмотря на то, что тринадцатый век был окрещен великими умами, эпохой Расцвета и Просвещения, большинство Суравийских торговцев до сих пор торговали бумагу, по цене золота.

Уриил даже подумал, что среди предков достойного Барбаду и впрямь водились люди графских кровей, коль он мог позволить себе столь расточительное обращение с бумагой. Впрочем, последние слова Виконта заглушил торжественный рёв сигнального рога.

Звук доносился со стороны деревянного помоста, выстроенного в некотором отдаление от эшафота, на котором раскачивался на ветру, бедняга Харл.

И хотя вторые подмостки и уступали первым в масштабе и высоте, выполнены они были в таком удачном месте, что Ярмарочная Площадь, утопавшая в неровном свете костров, представала перед глашатаем во всей своей мрачной красоте. Герольд, у которого на груди был прикреплен небесно синий пегас, говоривший и приближенности к личной свите короля Олина Доброго, торжественно оглядел собравшихся. Дождавшись пока стихнут приветственные возгласы во славу правителя, (благо не слишком полагавшийся на народную любовь глашатай, собственнолично нанял несколько добросовестных крикунов), он возвёл руки к толпе.

За его спиной, словно вытканные чёрной нитью на сером лоскутке догорающего неба выделялись лохматые руины замка, раскинувшегося гораздо дальше границ купеческого квартала. Между ним и домами, посеребрёнными белой глиной, словно стрела, криво вошедшая в землю, торчал одинокий остов чародейской башни.