Марк Белоколоцкий - Домой

Мне захотелось взвыть. Я даже напряг для этого язык и горло, но у меня ничего не получилось, кроме глухого кашля. Немного ещё пометавшись на месте, я поплёлся дальше по дороге, не переставая думать о Хозяине.

Через какое-то время вокруг дороги на смену деревьям стали появляться дома. Сначала небольшие, а потом и высоченные, даже выше нашего Дома. Я решил пойти в их сторону, надеясь отыскать там путь Домой.

Ветер усилился, и вскоре пошёл снег, так что мне в морду стали впиваться снежно-ледяные стаи, из-за которых почти ничего не было видно. Когда пробираться через этот поток стало совсем тяжело, я остановился и осмотрелся по сторонам. Справа от себя я разглядел высокий белый холм. С одной его стороны был крутой обледенелый склон, а с другой, более пологой, – заснеженная тропинка, по которой можно было взобраться, если ухитриться. Мне в голову пришла мысль залезть туда и посмотреть на город сверху: может быть, так у меня получилось бы найти дорогу Домой.

Я немного переждал метель и, когда она поуспокоилась, полез через сугробы к холму. Идти до него оказалось дольше и труднее, чем я думал. Сугробы намело такие высокие, что перебирать через них лапами было очень тяжело, будто я плыл в густом и холодном киселе.

Дойдя наконец до холма, я начал взбираться вверх по тропинке. Поднимаясь, заметил, что стало уже светать: над вершиной холма показалось уже почти утреннее серое небо.

Когда я оказался на вершине, уже совсем рассвело. Я подошёл ближе к краю. Передо мной раскинулся город с его кучей домов – больших и маленьких, серых и цветных… Но чужих. Я не видел среди них Дома.

Перед глазами вдруг возникло лицо Хозяина, ласково чешущего меня за ухом. Мне на мгновение так захотелось подойти к нему ближе и лизнуть его руку, что я машинально сделал шаг вперёд, и…

Соскочил с обрыва. Попытался зацепиться когтями за обледенелый склон, но удержаться не получилось. Меня стремительно тащило куда-то вниз. А потом стало темно.

***

Я проснулся. Как обычно, подскочив.

Отдышался. Посмотрел на стену: трещина на обоях за ночь разошлась ещё на пару сантиметров.

Вот уже несколько месяцев мне постоянно снился один и тот же сон, в котором я видел всё глазами собаки, причём с каждым разом этот сон обрастал всё новыми подробностями. Но неизменно он заканчивался падением с обрыва, от которого я всегда просыпался.

Немного отойдя от испуга, я почувствовал, что за ночь очень замёрз: несмотря на то, что я приноровился к здешнему холоду и по квартире ходил и даже спал уже только в уличной одежде, ночи теперь стали слишком холодными, так что это больше не спасало.

Засунув руку под кровать, я нащупал там телефон и поднял его, посмотрел на экран – 6:58. До подъёма оставалось чуть больше часа, пытаться заснуть уже не было смысла.

Поёживаясь, я вылез из постели и подошёл к окну. Рука машинально коснулась батареи – всё такая же холодная. За всё то время, что я здесь жил, она ни разу толком не нагревалась.

За окном было ещё темно, но в свете фонарей можно было разглядеть укутанных во всё чёрное людей, торопливо шагающих по нечищеным дорогам.

Я отошёл от окна и направился на кухню. По утрам меня всегда тошнило, поэтому есть не стал – только выпил воды.

Очень быстро собрался и пошёл к выходу – здесь меня ничего не держало.

В подъезде столкнулся с соседкой, странной женщиной лет пятидесяти, в любую погоду носящей огромную красную шляпу. Когда-то она приютила в подъезде семейство кошек и поселила его в картонной коробке на лестничном пролёте между первым и вторым этажами. И вот сейчас она, как и обычно, распевно, с совершенно идиотским выражением, вела беседу с несчастными животными.

– Вы хотите мне сказать, что вы голодны? Да, Маркиза? А не пробовали ли вы достать себе пропитание честным трудом? Как говорил ещё покойный Владимир Ильич Ленин, кто не работает, тот не ест! Царствие ему небесное! – она перекрестилась, а, заметив проходящего мимо меня, посмотрела с вызовом, будто ожидая какой-то реакции.

Я постарался сделать вид, что настолько погружён в мысли, что вообще никого не заметил. Она ещё тараторила то ли мне вслед, то ли своим кошкам что-то про профсоюзы и трудовую повинность, а я, не останавливаясь ни на секунду, дошёл до двери, открыл её и вышел на улицу.

Холодный дух поздней осени тут же охватил с ног до головы. Я выдохнул и посмотрел на клубок пара, вылетевший изо рта. В тусклом свете фонаря он быстро затерялся.

Я неохотно пошёл вперёд. Сегодня нужно было идти на работу – ужасно не хотелось, но я, как обычно, себя заставил. Времени до начала рабочего дня оставалось ещё много, поэтому решил пойти пешком.

Я не мог ходить по улицам в людное время – при виде толпы мне всегда хотелось убежать и закрыться в каком-нибудь укромном и тёмном месте. Но сейчас, перед рассветом, шагающих фигур вокруг было совсем немного, тем более в темноте я не мог различать их лица, что также помогало воспринимать окружающих как нечто безликое и не такое враждебное.

Утренний город, освещаемый лишь работающими через раз фонарями и иногда проезжающими в разные стороны усталыми машинами, неохотно и медленно копошился. Я механически шёл вперёд и думал о чём-то настолько неопределённом, что эти мысли невозможно было уловить уже через мгновение после того, как они промелькнули в голове.

Когда начало светать, я поднял голову на небо. Сразу же во мне оживились воспоминания из раннего детства.

Утро. Рассвет. Выпал первый снег, и папа везёт меня на санках в детский сад. Кажется, будто светло-серое небо тает и распадается на тысячи снежинок, которые потом падают на землю и мне на щёки. Мир кажется ещё, хоть и неизвестным, но безопасным и даже каким-то интересным.

Я насильно оборвал в себе эти воспоминания. Знал, что, если этого не сделать, то они захватили бы меня и я погряз бы в этих мыслях, как в густом, тёмном и тёплом болоте, и не смог бы ещё долго собраться ни для чего.

Так что я специально сосредоточил всё внимание на том, чтобы просто идти и смотреть на дорогу. Череда плиток двух цветов – серого и грязно-бардового – завораживала: я как-то машинально старался не наступать на пересечения между ними, а когда всё-таки наступал, то будто бы чувствовал эти пересечения ступнями сквозь подошвы. Когда плитка сменилась асфальтом, я снова взглянул выше: впереди за домами показалась огромная, сверкающая всем своим безвкусием вывеска «ГУЛЛИВЕР». Я на мгновение остановился от нахлынувших тошнотворных ассоциаций, но потом взял себя в руки и после очередного усилия всё-таки продолжил идти.

Спустя пару минут я оказался у входа в это тёмно-коричневое здание с зеркальными, чуть синеватыми стёклами, поразительно мутно отражающими небо. Чуть поодаль стоял огромный пластмассовый мужик в шляпе, при виде которого часто от испуга плакали дети. С привлечением покупателей эта несуразная громадина, очевидно, не справлялась, но это, видимо, никого не волновало.