Алексей Дунев - Когда часы быстрей минут. Нехронологический роман

– Нас обстреливают, надо бежать! – крикнул незнакомцу Глеб и в доказательство поднял голову вверх, откуда грозила опасность. Когда опустил взгляд, старика уже не было. До землянки он не добежал несколько шагов…

«В голове так гудит или это мотор самолёта? Может, от страха такие видения?» – успел подумать Глеб и со всех ног рванул по тропинке к лагерю. Эта мысль осколком застряла в памяти.

К лету 1942-го года уже все в Красной армии от солдата до главнокомандующего понимали, что немцев можно бить и нужно победить. Но те всё ещё представляли собой грозную силу. Откинув фашистскую группу армий «Центр» от Москвы, наши войска всё-таки не сумели отрезать главную снабжающую немцев магистраль Орша-Ярцево-Вязьма и захлопнуть крышку огромного котла. Обе армии были слишком измотаны. Поэтому Гитлер уже не мог готовить наступление по всему фронту. Он решил сконцентрировать основной удар на юге, чтобы захватить нефтяные месторождения на Кавказе и обескровить нашу бронетехнику и авиацию. Прорыв оказался неожиданным и болезненным – более трёхсот тысяч советских солдат и офицеров были окружены, уничтожены или попали в плен.

Фашистские батальоны хлынули в образовавшуюся брешь, к берегам Дона и Волги. Но и наши командиры кое-чему научились за этот год войны. Быстро организованное отступление не превратилось в бегство, это дало возможность предотвратить полный разгром на этом направлении, перегруппировать силы и не пустить немцев дальше предгорий Кавказа. После кровопролитных боёв пал Севастополь, и теперь весь Крым был в руках врага. Но в целом наступление было остановлено, в том числе на севере, где гитлеровцы пытались перерезать Мурманскую железную дорогу, лишив Советы иностранной помощи – техники и снаряжения. К осени баланс сил двух самых крупных армий в мире выровнялся, а западные страны всё ещё выжидали, на чьей стороне будет перевес.

– Валя, Валентина, что с тобой теперь? Белая палата, крашеная дверь.

Глеб открыл глаза и, действительно, увидел больничную палату и девушку в белом халате, косынке с красным крестом, читающую книжку со стихами у его изголовья.

– Тоньше паутины из-под кожи щёк… – продолжала медсестра. А Глебу захотелось что-то ей сказать, но с губ сорвался хриплый стон. Девушка вскочила с табурета, книжка упала на пол.

– Ой, очнулся! Я знала, знала! – молоденькая сиделка отложила потрёпанный томик ещё довоенных стихов.

– Что? – уже довольно внятно произнёс Глеб.

– Я знала, что если с тобой разговаривать, читать тебе, то ты быстрее придёшь в себя.

– Где я?

– Ты в госпитале, в Орехово-Зуево. А сейчас мне надо позвать врача. Лежи, не шевелись, тебе нельзя.

Девушку звали Зоя. Она ухаживала за всеми ранеными в палате. У Глеба была тяжёлая контузия, плюс перелом ключицы и большая потеря крови.

– Молодой организм, вытянет, – сказал пожилой хирург после операции. И был прав. Всё лето юный партизан провёл в госпитале, медленно, но неуклонно идя на поправку.

О том, что его доставили на самолёте и он несколько дней был без сознания, тоже узнал от врача. Вскоре парень выяснил, что вместе с ним в госпиталь попал ещё один партизан с ранением живота. Его уже прооперировали, и тот лежит в соседнем крыле. Как только Глебу разрешили ходить, он рванул на разведку и вскоре нашёл палату, где двое раненых играли в шашки. Сидящий спиной к двери оглянулся, и Глеб вскрикнул:

– Картавенко! Пётр!

– Художник! – обрадовался мужик, подтянул к себе костыль, встал с кровати и обнял сослуживца.

Шашки были отложены в сторону, мужчины разговорились:

– А я справлялся о тебе! – старый партизан снова сел на койку и усадил рядом собеседника. – Мне говорят: в другом корпусе. Ну и куда я с этими вот? – он махнул в сторону костылей.

– Ага, я на хирургическом. Видишь, в каком панцире хожу? – Глеб кивнул на загипсованные грудь и предплечье. – Мне ключицу чинили.

– Да уж, у тебя доспехи, хоть сейчас на передовую, ни одна пуля не пробьёт.

– Пётр, а расскажи, как всё было? С налётом. Я ведь ничего толком не знаю.

– А что говорить? Сам мало знаю. Выследили нас фрицы. Может, по дыму от костров, а может, ещё как… подняли звено бомбардировщиков. Больше шума наделали, все в землянках отсиделись, а там двойной накат, осколками не возьмёшь. А прямое попадание только одно было.

Глеб напрягся и пристально посмотрел в глаза Картавенко.

– В вашу землянку немец попал. От ребят мало что осталось, – с болью в голосе поведал партизан. – Получается, повезло тебе, что не добежал немного. А одним из брёвнышек тебя как раз накрыло… хорошо, что по плечу. Чуть в сторону и… хоронили бы вместе с танкистами.

Глеб молчал. У него навернулись слёзы. В горле образовался горький ком. Он вспомнил и молчаливого лейтенанта, тяжело переживавшего своё отступление от разъезда, и разговорчивого балагура Федю… они давно хотели уйти, прорваться к своим, воевать в танке, делать то, что хорошо умеют.

Но остались, и получается – навсегда.

– Ну а потом, как мы здесь оказались? – мучительно выдавил Глеб, медленно приходя в себя.

– Командир через радиста вызвал самолёт, и нас с тобой, как тяжёлых, на Геннадьево поле понесли, там и загрузили. Спасибо нашей авиации, научились по ночам летать, днём бы сбили к чёртовой матери. Да, и ещё, – добавил Пётр, – Ко мне особист приходил… всё-таки мы с тобой с оккупированной территории, фигуры подозрительные… так наш командир, чтоб ему жилось долго и счастливо, письмо успел нашкрябать, что мы – герои партизанского движения. Так что давай, художник, выздоравливай! Повоюем ещё. Родине нужны герои!

Потом эти слова он часто вспоминал. В городе Горький, которые многие местные по привычке ещё называли Нижним , куда его отправили на реабилитацию в санаторий, было много солдат и офицеров. Здесь проходили переформирование потрёпанные в боях воинские части. Выписанных из госпиталей сразу прикрепляли к уходящим на фронт батальонам. Вспоминал, когда рисовал зимние пейзажи за окном, и когда делал упражнения, восстанавливая мускулатуру, и когда чистил картошку на кухне…

Новый 1943 год он встретил здесь же, в Горьком. На санаторном складе нашли картонные хлопушки и ровно в полночь дали вялый залп.

А ниже по Волге, в Сталинграде, шли кровопролитные бои за каждый метр промёрзшей, израненной осколками земли. Там был иной салют – канонада тяжёлых гаубиц, наших и немецких, ознаменовала новый календарный год и не прекращалась ещё несколько месяцев, пока город не превратился в руины и пепелище.

«Моя страна истекает кровью, а я, комсомолец, здоровый лоб, прохлаждаюсь в тылу. Хорош!» –рассуждал Глеб. И пошёл в военкомат. Однорукий офицер с капитанскими кубиками в петлицах хмуро посмотрел в его документы: