Lerysol - With skylarks

Пропс, пропс, не задержался, как обычно, на часов пару, снимай пальто, располагайся, не останавливай губ танец, прошу, говори любимое. Все как люблю, притален, галстука расслабь узел, лишнее напряжение. Хочу меня снова принцессой. Фантазии мои – они такие громкие, граничат с первобытным вожделением. Тише, изи, изи, сперва вина попробуем. Мне так нравится, когда говоришь… Расскажи, а как там? Я тоже, так люблю своенравный океан. Кстати, скачала твои Dreams и Камю в аэропорту, прочла, не зря потратила две чашки эспрессо. Стараюсь следовать твоим пересказам Станиславского: «Каждый день, в который вы не пополнили своего образования хотя бы маленьким, но новым для вас куском знания… считайте бесплодно и невозвратно для себя погибшим», умница Я у тебя. Кстати, умудрилась поспать под строки чуть, как же хорошо ощущать тебя, пусть даже тогда на… Соскучилась, поэтому и… Посмотри, и свечи ко двору, оплавлены до основания, похожи чуть мы. Чуть тепла, избалованы красоты переливов Моцарта, почти до дна, но необыкновенно царственны и теплы на глоток. Пошазамим мелодии, развлечемся глупостями взрослыми. Так нравится, когда чувствую тебя каждой клеточкой, мр-р-р.

Проснулась, сметая постель, слегка нечесана, бутыль виски не до конца полна, остатки сыра, снеди разной. Что это было? Левая рука по привычке на ощупь, на наличие тепла, лед белоснежной простыни, невинна и чиста, и тишина. Тягучие шторы уберегли покой, полуденные куранты лениво, с потерянной надеждой разбудить, распускают звуки колоколов, bob’s your uncle.

Осень, осень холодная, плюсами за тридцать замордовала совсем. У всех, у всех уже, вон сколько всего…

Все тише, тихие восклики, все пустее и пустее емкость с виноградно-розовым…

Стоп, стоп, стоп… Спать, спать, спать… Спряталась в норку вежливости, со своими черными бусинками, влажными, выглядываю изредка. Трусь прелестями с подружками схожими в тесноте шерсткой, перекидываемся в четыре утра, страшно, но так покойно среди корешков. Ой, а за стеклом падает звезда, можно загадаю желание о тебе? Пожалуйста, побалуй меня шоколадом швейцарским со щедрым шампанским, потешь меня для социалочек. Глазки-бусинки волнуются, инопланетными сферами вращаются, словно камеры на триста шестьдесят, но страшно приятно за дверцами, из каморочки, из только своих чуланчиков… Так привычнее, безопаснее, с чашечкой кофе… Глупости, но такие завораживающие… Вот и прочие травоядные потянулись, без жажды к бордовому, приближаются украдкой к косулей стаду степных, другие прижимаясь к зелени деревьев, густозаселенных коалами шумными. Каждому свое, а у меня с утра теплые арома кофейные. Словно на замедленной подобные к подобным, травинки, лепестки, со стебельками пережевывая, хорошо, если не спугнут и примут. Волнуется океаном разнообразие цветов радуги, звуков фауны. Великолепны избранные, из красной вписанные, под законом общественности, запретом на истребление. Но кто внутри ночи запретит обитателям? Ты же знаешь, я с тобою не такая, как с лишними. С лиан бесцветные, вьющиеся, поскрипывая новой чешуей не сводят каменных шепчут, гипнотизируя: «Жить не спеши, обвивая кольцами». Чуть мощнее, чуть крупнее хищники бродят неторопливой поступью, временно все дозволено, на всякий случай, прижавшись, стригут кисточками. Напряжены мускулистые конечности, доли секунды, для старта резкого. Убежать нет сил, сорваны с вокзала приходяще-уходящих электричек тени, привычка. Мимолетные минуты нарисованы их из прогибов, спинок вверх, спинок вниз. Совсем увлеклась наблюдениями постановок шоу. Ты же знаешь, я с тобою не такая, как с лишними. Рада тебе, молчу, молчу, скоро улетаю, а ты?

Оторвись, пожалуйста, от экрана. Что нового хочешь увидеть? Безразличностью принюхиваются, ищут отставшее, отбившееся, и им все ровно кого, главное вовремя. Думала, будешь до конца собственностью. Будешь моим, кто? Да, имела право, глупая… Была. Колокольчик тогда присмотрела для лугов, ждала момента чипировать… Ну не настолько же, хотя чего уж сейчас. Узнавала. Я так решила, смейся, смейся, завтра новое. Пора, выдержу… Посадку объявили, пора, за тебя поднимаю по привычке чашечку фарфоровую с напитком щедрости энергии моей. Чуть волнуюсь, но в целом отпустило… Устала от больших городов, снующих веганов до мясоедов… бросила дурацкие попытки различать пол, утону в стихах Ахматовой, вспомнилось: «Кто чего боится, то с тем и случается. Ничего бояться не надо».

Правда, как разгребешь, присоединяйся, буду ждать. Чуть по тебе соскучусь. Знаешь, не подам, как всегда. Забила на работу совсем, прости, голодно без штормов нежности.

Прилетай, правда, прилетай…

Ну, а Ты?

Дневник, брошенный на столе. Мне так хорошо. Руки дрожат притрагиваться к запретному. Глаза, не церемонясь, впитывают среди строк, глотая, не пережевывая, не вдумываясь, торопятся. Непонятны сплетения прочтенные, двусмысленные. Проще бы, проще бы лучше. Рыскают, выискивая простые тайны на поверхности. Белый чистый листок с признаниями трепыхается с чернильными неряшностями. Кто бросит без ограды на мостовой мысли? Смеются пьяные перья гусиные, чернилами испачканные, ведают. Ровно шестьдесят секунд на погружение в развлечение, разгадки, догадки, отражения. Глупо, спрячут в сундуках, в шкафах, вплетая шифрами среди страниц книг. Балуется, подбрасывая швейцарский сыр с запахами. Как же ты такая неосторожная? Баловство кошек. Она хороша, особенно… Спроси, просто спроси, от поступков больше нечего ловить. Тикает, проходит не больше бегбедеровских двадцати четырех, как под копирку. Мне так хорошо. Влюбленность, погружение, врастание, внимание, желание, чередуясь с жадными утехами. Потом, потом, потом, все на потом. Сам на кухне стряпней занялся, пальцы в муку гордости, вбрасывая желтки чревоугодия, разбавляя жидкой белоснежной гордостью. Гнев с блудом приобнялись в предвкушении красок чревоугодия. Взбивает, мнет, вытравливая приправы резкой алчности, остроты ленного уныния. Пять минут – не более для ведра мусорного, под теплые порывы ветра. Она хороша, особенно… Без тебя настоящего никуда, прошлое бурлит замерзшим вулканом, обстроилась, освоилась, просачивается лава наружу, расплавляя зелень лугов ухоженных. Остались только сны, безумные своей безупречностью, пошлые своей невинностью, ласкают кожу ночи гусиными перьями, фиолетово-черные.

Ты такой же непонятный, как и слова со страниц Жан-Жака Руссо, выводя в свой умысел: «Кто из вас не сожалел иногда об этом возрасте, когда на губах вечно смех, а на душе всегда мир?» За полночь серые головушки гладиаторов наслаждаются кошельками тепла мелких прохожих, не прибранных на ночь. Загадки, загадки, достали шарады. Шепчут, мур-р-рча, негласно устанавливая свои правила, плетя узелками паучков сеть, перебирая, туго набрасывая.