Василий Варга - Прощай, солнце. Книга вторая

– Беда мне с тобой, лучше бы ты и вовсе на свет не родилась, клуша. Вон Борька, женился, в клетушке пребывает, дите у них родилось, ему бы здесь пожить хотя бы первое время, ан нет: она бомжа привела, когда мы с матерью отсутствовали. А с братом я говорить не собираюсь, унижаться перед ним не хочу. Брат, вон нос кверху – шишка, а я всего—на всего столяр на заводе Микояна. Поэтому, живи, как знаешь. А если твой бомж так и будет шлындать по Москве в поисках работы, питайтесь отдельно, на свои кровные. Я кормить вас не собираюсь.

Вскоре Валя поняла, что прожить в городе на такую мизерную зарплату, как у нее, очень сложно, или очень трудно одному человеку, а двоим просто невозможно. И отказаться от замужества нельзя: поздно уже. Все сроки женской болезни прошли и ей, как и всякой женщине, стало ясно: она беременна. За сладкими ночами наступают горькие дни.

Володя с утра до ночи бегал по организациям в поисках работы.

– Вы член партии? – задавали ему один и тот же вопрос, не спрашивая даже, есть ли у него паспорт и прописан ли он в Москве.

– Нет, – честно признавался претендент на место.

– Тогда вы нам не подходите.

– Почему? я же окончил советский вуз. Уж лучше бы тогда требовали партийный билет при поступлении в институт.

– Мы с вами не договоримся, – отвечали ему в кадрах.

В одном из многочисленных объявлений, они висели везде для видимости, дескать в СССР нет безработных, рабочие всех специальностей везде не хватает, он прочитал, что требуется рабочий по сцене театра Советской армии.

Уже час спустя он был в театре. Директор театра долго беседовал с ним, не спрашивая о прописке в Москве, но, увидев диплом юриста, отрицательно покрутил головой.

– Знаешь, парень, я тебе скажу честно. Если бы у тебя не было диплома юриста, мы с тобой нашли общий язык. А так, сожалею…

– Но почему же? я не белоручка, трудиться буду в поте лица.

– Нет, ты будешь не только трудиться, передвигать всякие муляжи на сцене, но и подглядывать, кто с кем, на кого директор глаз положил, куда увел ту или иную актрису и строчить, строчить в выше стоящие инстанции. Зачем мне это нужно, ты мне скажи? У нас два анонимщика, выгнать никак не можем. Все, бывай.

Володя возвращался домой поздно и на вопрос жены отвечал одно и то же:

– Мне везде отказали. Вот только в институте имени Сурикова, может, возьмут по рублю в час в качестве натурщика, позировать буду.

– Да ты что, стоило ли учиться пять лет, чтоб стать натурщиком для художника?

Володя, опустив голову, молчал. У него не было ответа на этот вопрос.

Были дни, когда Володя позволял себе роскошь расслабиться: не уходил днем из дома, где он уже был прописан, а слушал музыку. Теща кусала губы и ничего не говорила. Только вечером, когда Валентина и Алексей Григорьевич возвращались с работы, жаловалась:

– Бяда, бяда. Наш зятек совсем разленился: лежал весь день, валялся в кровати и слушал какую-то музыку, а музыка-то—тьфу, такая какофония, уши болят. Я спрашиваю: что это такое, а он смеется и говорит: Бабах, али Бах, лихая яго знаеть. Оказывается, есть такой еврей по имени Бах, лентяй, аки наш зятек, чтоб у его моча не держалась. Хучь бы кровать заправил. Он на шее твоей, доченька, сидит и будет сидеть до глубокой старости, покель ты не согнешься у три погибели. Гони яво, доченька в три шеи, ребятенка твово, мы как-нибудь вырастим.

Наступило лето. Володя устроился в пионерский лагерь пятого автобусного парка вожатым, куда он забрел совершенно случайно, уже ни на что не надеясь. И о чудо! здесь его ни о чем не спрашивали, а просто усадили в мягкое кресло, дали целую кипу бумаг и заправленную шариковую ручку, и сказали:

– Заполняйте анкету и напишите заявление, а так же составьте короткую автобиографию. Все это простая формальность: мы и сами не рады этой бюрократии, да ничего не попишешь: как все, так и мы.

Он заполнил анкету на восьми страницах, да автобиографию написал. Эти документы тоже, как ему показалось, никто не проверял и не читал, их просто убрали в сейф, возможно, на вечное хранение.

Каждый горожанин, либо приезжий, решивший попытать счастья в городе, знает, как трудно устроиться на работу, особенно, когда нет связей и влиятельных родственников, которые могут позвонить нужному человеку и попросить пристроить такого-то.

Володя знал, что работа в пионерском лагере всего лишь короткий штрих в его длинном пути поисков трудоустройства. Но и то было хорошо. Это была своего рода передышка после шести месяцев бесполезных попыток найти работу. Пионерские лагеря сворачивают свою деятельность в конце августа, перед началом занятий в школах, а что дальше – будет день, будет пища.

– Меня берут в пионерский лагерь вожатым, – сообщил он вечером супруге, теперь уже всегда хмурой, замкнутой в себе, не проявляющий совершенно никакого интереса к нему как к мужчине, но и не ставший на сторону родителей, которые травили зятя, как только могли.

Она тяжело вздохнула и сказала:

– Надо было прервать беременность, какая я дура, Боже, какая я дура, – как я одна буду воспитывать дите?

– Ты не одна, – сказал муж.

– Я давно одна. Ты…, какой же ты муж, если ты уже шесть месяцев сидишь на моей шее, а у меня зарплата с гулькин нос. Ты мой большой ребенок, а скоро будет еще один, – не с протянутой же рукой мне стоять у метро, чтоб купить потом кусок хлеба? Что такое пионерский лагерь? да мне стыдно сказать кому, что мой так называемый муж, работает вожатым. Давай так: ты уж иди в этот свой лагерь, работай, чтоб моим родителям глаза не мозолить, а осенью, когда этот лагерь закончится, ищи себе что-то другое. Здесь ты не сможешь жить. Не обижайся только, – я говорю эти слова не с легким сердцем…

Она тут же разревелась, стояла, пошатываясь у окна, а потом бросилась на кровать лицом в подушку.

– Успокойся, прошу тебя, – сказал он приседая рядом и положив руку ей на плечо.

– Уйди от меня! так будет лучше для нас обоих. Ребенка я как-нибудь выращу одна.

Пионерский лагерь располагался на берегу речки «Красная Пахра» рядом с деревней с таким же названием в небольшом сосновом бору. Здесь было так хорошо и великолепно, что у Владимира Павловича восторгам не было конца. Он сразу полюбил не только прелестную природу Подмосковья, но и воспитанников своего отряда, в котором он был не вожатым, а воспитателем. И не только воспитателем, но заменял им отца и мать. И детишки полюбили его. И не только дети. Две вожатые соблазняли его с переменным успехом до тех пор, пока он не сдался одной из них, молоденькой белокурой Наташке, хохотушке, оставивший мужа и маленького ребенка в Москве, потому что самой хотелось быть все время на воздухе среди подросткового шума и гама, из которого она сама не так давно вышла.