Василий Варга - Прощай, солнце. Книга вторая

Зина, в отличие от многих представителей прекрасного пола, не затаила обиды и не мстила своему начальнику, выбирая из двух зол наименьшее, а именно: предпочла сохранить дружеские отношения со своим любовником, когда он стал поглядывать на сторону.

Из каждой пачки, в которой было две-три зарплаты прокурора и ей что-то перепадало. Если раньше она с трудом могла себе позволить купить дешевые сапожки и шубку из искусственного меха, то теперь ходила в норковой шубе, и итальянских сапогах чрезвычайно элегантных и модных.

Владимир Павлович приезжал на работу к десяти утра на служебной «Волге» черного цвета. На таких машинах ездила вся московская элита и не только московская, но и работники ЦК партии, а простые смертные пользовались общественным транспортом.

Водитель Гена быстро вставал из-за руля, пулей выскакивал, и открывал дверь, а когда Владимир Павлович выходил, сопровождал его до дежурного милиционера на первом этаже.

Однажды случилось так, что Гена неожиданно приболел, и тогда Владимир Павлович сам сел за руль. Он приехал на полчаса раньше.

У входа стояли две женщины. Молодая девушка и старуха с клюкой в руках. Девушка преградила дорогу прокурору. Он посмотрел на нее осуждающее, но его глаза задержались на прелестном личике дольше обычного. Девушка уловила этот взгляд и ухватилась за полу его пальто.

– Не уходите, прошу вас. Выслушайте эту старуху: ее обижают. Может, у вас есть бабушка, и ее кто-то тоже обижает. Я отблагодарю вас… чем смогу. Я приложу все усилия к этому, уверяю вас.

– Хорошо, посмотрим, посмотрим, – произнес он скороговоркой, открывая перед ними входную дверь. В приемной уже сидела Зина.

– Вам звонил Громов Борис, – сказала она. – Если позвонит – соединить вас?

– Пока не выйдут эти две гражданки, ни с кем меня не соединяй.

Он вошел в просторный кабинет, открыл шкаф и стал снимать с девушки пальто, поухаживал за старухой и только потом сам разделся. Внучка старухи Света совсем осмелела: она села в черное мягкое кресло для посетителей и приподняла голову, потому что прокурор сидел гораздо выше и казался массивнее. Легкая, едва заметная улыбка скользнула по ее лицу, и эта улыбка стрелой воткнулась в зрачки прокурору. Есть счастливые особы, обладающие некой таинственной притягивающей силой, и эта сила может прятаться в роскошных глазах, в плутовских глазах, в едва заметной улыбке, в совершенном овале лица и подкрепляться плавной, похожей на музыку речью. Нет ничего сильнее этой таинственной силы, способной укротить даже сердце грозного полководца. И Владимир Павлович понял, что он проиграл сражение, которое еще не началось.

– Не думала, что прокуроры такие вежливые люди, – сказала посетительница, как бы окутывая его дымкой из волшебного зелья. – Я будущая журналистка. Когда окончу университет, приду и напишу о вас очерк. Он будет называться «Галантный прокурор».

– Это очень занимательно, только такую статью нельзя публиковать в прессе. Вы напишете, а черновик оставите мне, я с удовольствием почитаю. А еще лучше, если вы мне сами почитаете. Как вашу бабушку зовут?

– Анна Ивановна, – сказала старуха. – Тут значит, такое дело, товарищ прокурор. Я по бедности, пустила к себе квартирантов, мужа с женой, они живут у меня давно. И вот теперича они мне суют какие-то бумаги, будто я им свое жилье завещала. А коль завещала, так, сами понимаете, надо, чтоб я скорей окочурилась. Мне уж восемьдесят девять, я ишшо три года протяну, как моя мать, царствие ей небесное. Я обрашшалась в домком, в милицию, но чуйствую: все подкуплены. Теперя только вы можете заступиться за бедную старуху. Я вон лучше внучке оставлю свое жилье, но не чужим. Я много на свете повидала, много пережила. Када произошла революция в семнадцатом, мне было пятнадцать лет.

– А как это происходило? расскажите. Мне не приходилось встречаться с людьми, которые бы помнили события 17—го года. Вы же очевидец.

Старухе Анне Ивановне не понравился вопрос. Она втянула голову в худые плечи и стала поглядывать на внучку, как бы спрашивая у нее совета.

– Говорите, не стесняйтесь, – попросил Владимир Павлович.

– Я только не знаю, как отвечать: так как надо, или как было на самом деле, – выдавила из себя Анна Ивановна. – Хотя мне уж все едино. Только чтоб это не повлияло на ваше решение оказать мне помощь.

– Я помогу вам, я уже принял решение и не изменю его в любом случае. А вот услышать правду о революции в Москве не мешало бы.

– Тогда вы ничего не слышали, никакой правды не слышали. В Москве не было революции, был грабеж, погромы. Толпы рабочих, а с ими всякая шушера, пьяные в дым громили торговые лавки, били стекла металлическими прутьями, выносили все, что находилось внутри, а потом поджигали. Погромы длились более двух недель. Народ остался без продухтов, без электричества, без воды, наступил голод и мор. Я тоже получила целый рулон отличной ткани. В страхе бежала от фулиганов с ткацкой фабрики, а один догоняет меня и кричит: эй, девка, бери, все кспроприировано по указанию Ильича, сошьешь себе платье. Бери, не стесняйся. Я и взяла. Потом целый год отдавала по кусочку за шматок хлеба. Может революция у Питере была, а у Москве ее не было, это был грабеж, вот что это было. Я тому свидетель.

Владимир Павлович вызвал своего помощника.

– Помоги написать этим людям заявление. Вас-то как звать?

– Светлана.

– Вот что, Светлана. Вы перепишете заявление дома, а потом привезете его прямо ко мне. Вот вам моя визитка, здесь прямой телефон, звоните в любое время. В течение трех дней жильцы будут выселены из квартиры вашей бабушки. А вы…

– Благодарю вас. Я непременно, непременно отблагодарю вас, – сказала Света, протягивая руку прокурору.

– Напишите очерк, этого будет достаточно. И, главное, звоните.

– Непременно.

Владимир Павлович не стал спрашивать телефон Светы, пусть она сама позвонит, решил он. Если звонка не последует, хотя, такое просто не может случиться, она обязательно позвонит и обязательно отблагодарит его, а он, конечно же, долгие годы будет покровительствовать ей.

Возвращение Тимура из Абхазии в Москву было менее шумным и менее торжественным, чем приезд к себе в Пицунду. Тем не мене, чтоб показать русским, что кавказские обычаи соблюдаются в любом, даже захудалом городке России, если туда возвращается человек такого уровня как Тимур, многочисленные родственники собрались на встречу, громко приветствовали его, мешая простым людям двигаться в нужном направлении. Здесь были и родственники от пятого до десятого поколения.

– Тымур, брат мой дорогой! – пел какой-нибудь Сулико Жопанадзе, целуя его в обе щеки, хотя Тимур его никогда в жизни не видел. – Ти есть великий чэловэк, Москва по тэбэ скучал невероятно. Пачэму так долго гуляла на Пицунда. Ай, яй, яй. Как ны хорошо твоя дэала.