Наталия Гилярова - Финтифля. Рассказы

– Хорошо. Только мне немного больно, что моего братика погубила младенческая невинность…

– Я – не младенец. Я – порядочный человек.

– А я – «новинка».

– Ты – «новинка», а я – порядочный человек. Тетя Катя меня уважает. А ты не приходи, а то мне сразу домой хочется…

– Но по праву кошек на помойке я могу видеть тебя?

– Искушать человека – большая греховность.

– Это тебя тетя Катя научила?

– Нет, я сам понимаю. Меня воспитувать не надоть, – с гордостью произнес братик.

Аленушка листала телефонный справочник. Ей попалась жирная строка: «SOS! Звоните о пропавших детях 401-99-82». Рванулась было к телефону, но уронила руки. Все равно сидящие в обыкновенных конторах не поймут, какая беда стряслась с Ванечкой. Никто на свете не мог его понять. Никогда. Сколько ни объясняй. Ребенок пропал. Во всем пустом мире осталось только одно подобие надежды – дикое, гротескное.

Аленка позвала профессора Любушку.

– Я тебе помогу, – заверила Любушка, – недавно я одну женщину, Зину, спасла. Ее мужик почище твоего – взял все деньги и спрятался на чердаке. После моего сеанса чердак провалился в лифт. Теперь тебе недолго страдать.

– А мужик? – испугалась Аленка.

– Мужик? – задумалась Любушка, – пришел на чердак, а чердака нетуть. Ну, он домой вернулся, повинился.

Любушка зажгла пять свечей, пронзила их иголками, и стала греть ножи, читая заклинания. Аленка рассеянно наблюдала.

– Я ничего не понимаю. Как он мог? Он же невинный как младенец, – допытывалась Аленка в надежде, что Любушка понимает больше Сансаныча и посвящена во все тайны тети Кати. – Наверное, не нужно было покупать ему кокосы? Может быть, обычные орехи были бы полезнее?

– Ты не думай, справедливость есть. Он уже наказан, – ухмыльнулась Любушка, – вот, я вижу в хрустальном шаре третьим глазом. Опаршивел весь, сидит голодный, чешется и хнычет. А Петровна бормотуху пьет, и поносит его, дармоеда.

– Так с Ванечкой нельзя! Он такой ранимый, – заплакала Аленушка, – что же он не убежит?

– Так он же того немножко…

– Джесси, домой! Джесси, домой! Джесси, Джесси… – причитал сосед.

Аленка замотала головой, потешно сжала губы, нос и брови в страдальческую гримаску.

– А может быть, про корову была правда? Ну, что он корову зарезал? И этим все объясняется?

Ольга живет так: у нее прозрачные нарисованные глаза. Спозаранку она уходит на фирму. На особой полке в кухне хранит маленькие блестящие пакетики с душистыми чаями. Комната усыпана ее визитными карточками, там под шапкой-короной – ее имя золотыми кудрявыми буквами, и должность – «косметолог-эстетист». Особенно она гордится вторым словом, совсем новеньким. Значение первого она объясняла Олегу еще давно, а про второе он так и не спросил – не успел. Да, еще у нее изящные туфли. Стопочка дамских романов в изголовье кровати. По вечерам звонят клиентки, и для них она подвешивает на язык чистый голос.

Когда-то Олег поверил, что она нездешняя, и с трепетом шагнул за ширму – в ее мир. А он оказался тем же самым. И она – из того же теста, только приторного. А сын Олега Ванек – еще трехлетний, нельзя сказать, что из него получится.

«Перемелется – мука будет», – говаривал отец Олега. Олег морщился – слышал беспечную сдобную фальшь. Или в голосе отца мелькала и, скользнув, убегала неуверенная нота, или сама народная мудрость – глупа.

В его детстве еще светились уютные оранжевые окна – моргали и сияли во двор. Вечером невидимые мурашки начинали свою беготню по голым рукам, миротворный материал стыл под коленками, Олег выходил из песочницы и шел на волшебный свет. Дома он пил чай с замечательными пухлыми пончиками, а пока жевал, крошил сахарной пудрой и причмокивал, старался не потерять и не упустить мысль о том, что теперь он находится за оранжевой ширмой – «там» стало «здесь».

Жили они в районе Петрозаводска, в городе Окологородске, областном центре, нагороженном вокруг мебельной фабрики. Отец всю жизнь протрубил в одном из цехов, при лампах дневного освещения, весь в ссадинах и занозах, а сына определил в Петрозаводск учиться на повара:

– Вилочки всякие, соуса. Всегда вкусно. А то можно и пекарем. Не работа, а удовольствие. Сдоба. Живая жизнь, а я вот – протрубил… А иногда мне как будто голос был: эх, стать бы поваром. Ну да перемелется…

За час до смерти отец попросил жаркое с черносливом. Но сын все равно бросил завещанное сдобное училище и пошел обивать мебель в одном из серых цехов мебельной фабрики. Соуса, а тем более всякие особенные вилочки и фигурные приспособления – финтифля, похожи на девчоночьих собачек. Олег не терпел финтифли. Но диваны и прочая мебель, дома и целиком города, потом Ольга и прямоугольники окон – все оказалось финтифлей.

Олег чувствовал себя шатко на обочине прочной, уверенной жизни Ольги. Он не мог жить всерьез, потому что и сама жизнь – финтифля. Он в «Новостях» видел ковер над бездной – дом раскололся, панели рассыпались, а ковер на одном из верхних этажей продолжал драпировать собой обломок стены… Дело было не в городе Окологородске, но Олег все равно догадался: уют – иллюзия, тонкая папиросная бумага с нарисованным очагом, отгораживающая от жути. Запах ландыша, присвоенный злой бабой.

Однажды пришлось наблюдать – Ольга своими изящными нафабренными когтями случайно разорвала нежную ткань собственных колгот. Когти – неизбывны, сколько она их ни укрощай пилочкой. Это – не перемелется, муки никогда не будет. Финтифля и жуть.

Они шлепали по серой грязи – в гости. В грязной серой темноте, причем грязь и тьма составляли одно вещество, консервант, в котором томился город. С каждым шагом в сознании Олега утверждалась правота – он не вымыл ботинки, и никогда не станет. Вымоешь их, а через пять шагов они такие же. В чем смысл? Чистить, чтобы ступить в грязь – все равно что делать перед кем-то вежливую мину – улицы, мол, чисты, везде блеск и приятно. Последним новым свитером Олег оскоромился еще студентом. Но больше он не попадется. Под одеждой скрывают костяную бедность. Одежда всегда – чужая. Перья, налепленные на голую пупырчатую кожу, маскарад. Носить приличную одежду – опять же значит лгать, что тебе хорошо и приятно. У него не спрашивали, хочет ли он участвовать в этой комедии. Он решил, что дотерпит до конца, но рядиться и изображать из себя ничего не будет.

Добрели, и он сидел рядом с Ольгой – Ольгой в шелковой блузке и тяжелых серьгах. Уши резала фальшь – там она была во всех голосах, в каждой фразе, и много ее было на блюдах – в виде загогулин из моркови и кружев из петрушки.

Там говорили о новой церкви во имя Николая Угодника, отгроханной в центре города Окологородска. Хвалили мэра. Олег зевал, не прикрывая зева рукой.