Виктория Булдашова - Осень давнего года. Книга вторая

За этими событиями незаметно пролетели несколько лет. Параша, обремененная делами: уходом за больным мужем, воспитанием сына, нескончаемыми заботами по руководству обширным имением – не выезжала из дома. Для связей с внешним миром у нее были доверенные люди – тиуны и приказчики. Если требовалось, например, отвезти в Москву и продать зерно, или послать щедрый дар знакомому дьяку в Поместный приказ – чтобы он помогал Ярославским обходить некоторые государственные налоги, или купить у вотчинника-соседа несколько стогов сена, когда свое не уродилось, – помещица посылала в нужное место своих слуг. Те боялись Прасковьи Дормидонтовны до дрожи в коленях: уж очень крута и скора на расправу было молодая Ярославская! Поэтому наказы суровой хозяйки тиуны и приказчики выполняли тщательно и точно, без малейших отступлений в сторону. Дела помещицы, таким образом, разрешались быстро и счастливо. Ей не приходилось бросать без присмотра имение, пускаясь в путешествия. Но однажды тяжело заболел, простудившись, самый лучший тиун Прасковьи Дормидонтовны – Савелий. И, как на грех, надо было срочно продать в столице на торгу полтора десятка мешков подмокшей гречи – пока та не сгнила и не ввела владелицу имения в убыток. Остальные толковые слуги были в разъездах, и послать в Москву оказалось некого. Что было делать? Раздав дворовым строгие распоряжения по хозяйству, Параша отправилась в Первопрестольную сама. И что же? На торгу помещица, едва ее холопы выгрузили на землю мешки с крупой, носом к носу столкнулась со своей давней, хотя и прочно забытой приятельницей – Дашутой. Женщины, растрогавшись, обнялись. Конечно, Дарья, скромно одетая крестьянка, теперь жена деревенского шаповала, была просто ничто перед гордой дворянкой Прасковьей Дормидонтовной Ярославской! Но Параша, чуть подумав, решила быть великодушной к подруге детских лет. Пошли у них расспросы об односельчанах, ахи, вздохи. И наконец Дашута, пристально посмотрев в глаза Параше, спросила: «Скажи, а почему ты никогда не бываешь у Марии с Демидушкой, не помогаешь им? Ты ведь вон какая богатейка, а они скудно живут! Хозяина-то теперь у них в доме нет, а родители твоей невестки почти сразу после того известия друг за другом с горя умерли…» – «К-какого известия?» – побледнев, спросила помещица. «Ты разве не знаешь? – удивилась Дашута. – Брат твой родной, Афоня, погиб в походе. Под Азовом, что ли – кажись, так турецкая крепость называется, которую он вместе с государем Петром Алексеевичем воевать отправился. Да уж года четыре прошло, как его басурманы убили! А ты о том и не ведаешь? У нас-то в селе народ сильно удивляется, что ни ты, ни Дормидонт Ильич в Преображенское и носа не кажете. Словно бы не осталось у вас там родни вовсе!» Параша поджала губы и сухо распрощалась с бывшей подругой. Дашута пожала плечами и отошла к своему прилавку: она в тот день вместе со свекром продавала на ряду овес. Помещица, выгодно сбыв гречу, вернулась вечером домой мрачная. Пролила за ужином молоко, изругала слуг, дала в сердцах подзатыльник подвернувшемуся под руку озорнику Егорушке: тот вздумал играть с котенком, таская по полу на веревочке материну ситцевую косынку. Если так одежу трепать, ее не напасешься!

Утром, едва рассвело, помещица велела заложить возок и по холодку отправилась в Преображенское.

– У Параши совесть проснулась, и гадины от нее убежали? – обрадовалась Светка. – Она решила помочь Марии с Демидушкой?

– Если бы! – вздохнул Кирилл Владимирович. – Едва ступив на порог отцовского дома, дворянка заявила родственникам: «Живо, черносошники, собирайте свое дранье и уходите отсюда! Да чтоб не больше котомки каждый из вас отсюда унес, слышите? Раз Афоньки больше нет, я здесь теперь хозяйка. Эта изба с постройками и огород – мои». Мария всплеснула руками и крикнула: «Нет, мы не уйдем!» Демидушка заплакал, испугавшись злой тети, и спрятался под лавку. Помещица уперла руки в боки: «Вот, значит, как? Не хотите добром чужое отдать? Так я силой свое заберу! Где уж вам, голодранцам, спорить со мной, дворянкой? Эй, слуги!» В избу ворвались два дюжих молодца. Схватили Марию под локти. Вытащили из-под скамьи малыша. Хотели сразу волочь их к выходу. Прасковья Дормидонтовна милостиво усмехнулась: «Ладно уж. Дайте им еды в дорогу взять да хоть какую-нито рухлядь в сумы увязать. Скоро зима придет. Куда ж им, убогим, без теплой одежи в путь пускаться?» – «Я не хочу в путь! – сказал мальчик. – Я нынче обещал матушке помочь: поленницу во дворе сложить, курей накормить, крыльцо подмести. Как же мне уйти? Тогда получится, что я ее обманул, а это негоже!» – «Ишь ты, какой помощник! – разгневалась Параша. – От горшка два вершка, а уж за мать заступается, обманывать ее не хочет. Праведник сопливый, работник бесштанный! Последний раз говорю: собирайтесь быстро и – вон. Не то голыми, босыми, без всякого корма христарадничать пойдете! Я не шучу». Мария, глотая слезы, увязала в сумы необходимые вещи, уложила съестное – лишь бы хватило на два дня, пока они с Демидушкой не дойдут до Москвы! А там уж, Бог даст, встанут мать с сыном на паперть в людном месте и протянут руки за подаянием. В скорбном молчании женщина оделась, потеплее укутала малыша. Бесстыдно обездоленные Парашей наследники Афанасия вышли из дома и побрели по сырой дороге в Первопрестольную. Там они присоединились к нищей братии, начали кормиться именем Христовым. Подавали странникам хорошо: добрые христиане очень жалели красивую молодую женщину и шестилетнего мальчика, оставшихся, как видно, без кормильца.

– А Дормидонта они там случайно не встретили? – с надеждой спросила я. – Втроем-то им веселее было бы!

– Нет, Ирина, бывший купец в это время уже ушел из Москвы. Объяснил он свое решение товарищам так: «Хочу по белому свету постранствовать, на чудеса его посмотреть, пока ноги еще ходят. Слушал я недавно здесь, у кремлевской стены, старцев седых, благообразных, кои сами себя „бегунами“ называли. Они мне рассказали, что есть далеко на Севере прекрасная земля – Беловодье. Лежит она в глубине окияна-моря на семидесяти островах. Страна сия тепла и плодородна. Омывается она молочной рекой. Живут там люди честно, справедливо, без татьбы и воровства. Нет в том крае ни бояр, ни князей. Все равно работают и добродетелью каждодневно украшаются. А самое главное, умеют тамошние жители вовсе обходиться без денег – этого соблазна дьявольского. Иначе почему бы, как баяли „бегуны“, и злато, и серебро, и разноцветный бисер в Беловодье просто так, бросово, под ногами валяются? Хочу я, братцы, дойти до того земного рая, да посмотреть на него, да придумать: как бы законы беловодские к нам на Русь перенести?» – «Сказки это, – возражали Дормидонту Ильичу нищие, – нельзя им верить». – «Может, оно и так, – легко соглашался бывший купец. – А что в сказках плохого-то? Супруга моя покойная очень их любила, детям нашим тайком нашептывала, коли думала, что я не слышу. Редкой красоты, и чести, и добросердия была женщина! Вот коли найду я то Беловодье, будет мне что свет-Аграфенушке на том свете рассказать, когда предстану после бытия моего грешного перед Всевышним. На том и прощайте, братцы, не поминайте лихом!»