Виктория Булдашова - Осень давнего года. Книга вторая

Выгнав из отцовского дома невестку с племянником, Параша быстро и выгодно продала его. Вырученные деньги сложила в сундук, на радость потирающей зеленые лапы Жадности. Почему-то женщина не смогла, как собиралась вначале, пустить эти средства на дальнейшее приумножение своего достатка. Серебряные рубли будто бы жгли Параше руки, она не могла удержать их в пальцах и с криком роняла на пол. Лучше уж было убрать денежки подальше, так получалось спокойнее!

Впрочем, дела в имении и без того шли с каждым годом все успешнее. Ярославцевы постепенно стали самыми богатыми вотчинниками в округе. Одна беда мучила помещицу: ее сын Егорушка явно сбивался с пути. Молодой барчук рано пристрастился к гульбе, вину и картам. Он не желал ничего слышать о севе и жатве, не помогал матери в заботах по огромному хозяйству, даже отца не навещал в его невольном заточении, говоря, что по доброте душевной не может выносить столь грустного зрелища. Но Прасковья Дормидонтовна знала: это неправда. На самом деле все проще и страшнее: Егорушка – жестокий себялюбец. Мать с отцом ему совершенно безразличны. Умрут они завтра – сын и не заметит, что лишился родителей. Лишь бы были деньги на попойки да игры в карты с приятелями! А забрать у приказчиков столь нужные ему рубли гулена может и сам, без родственной помощи. Прасковья Дормидонтовна не спала ночами. Днями плакала, умоляя Егорушку покинуть дурное общество, почтить лаской и заботой их с Тимофеем Никитичем, своих богоданных родителей, а также заняться наконец хозяйством – ведь он будущий наследник богатого, процветающего имения! На материнские увещевания отрок крайне раздражался и отвечал одно: что дома ему скучно, а с друзьями весело; что от вида оборванных крестьян, согнутых работой, на него нападает тоска; и что, наконец, пусть матушка вспомнит, как сама почитала дедушку, приходившего к ним в Москве в надежде получить кусок хлеба – она со злобной руганью гнала старика от ворот. На том разговоры Параши с сыном заканчивались – несмотря на ее рыдания и заламывания рук, Егорушка уходил к своим буйным озорникам-приятелям, из которых он был младше всех: мальчику едва исполнилось четырнадцать. Оставшись одна, помещица в горе металась по горницам, вопила, сетовала на судьбу. Прасковья Дормидонтовна не могла понять одного: именно их с мужем скупость, бессердечие, ничем не укротимая зависть к чужим успехам любого свойства и сделали из Егорушки самовлюбленного эгоиста, в которого он постепенно превратился. Множество жаб, змей и ящериц жило в доме Ярославских: у каждого из членов семьи имелся свой комплект гадин. Егорушку, правда сказать, в последнее время все чаще и чаще посещала Ложь – для юного отрока не знал удержу в обретении пороков. Показательно и то, что Тимофея Никитича, несмотря на его болезнь и бессилие, чудовища тоже не оставили. Они продолжали грызть дворянина! Вы понимаете, друзья, почему? Потому что, даже впав в паралич и немоту, Ярославский не мог думать ни о чем ином, кроме наживы и преступно беззаботных крепостных, которых следует каждый день за леность пороть на конюшне. И еще бывший дьяк изнывал от досады: вот, мол, у соседа-помещика год от года яровые почему-то родятся лучше, чем в его собственном хозяйстве! А у другого соседа коровы тучнее и молока дают больше! И, поверьте, Жадность, Жестокость и Зависть жили рядом с Тимофеем Никитичем припеваючи, не зная отказа в сытной пище!

– Ну, уж эти мрази своего не упустят, – усмехнулся Иноземцев. – О них и говорить неохота! Я хочу понять другое. Параша выставила из старого дома только Марию с Демидом – а ведь ее брата в это время уже несколько лет не было в живых. Получается, Дормидонт так больше и не появлялся в Преображенском, а бродяжничал по-прежнему. Почему? Афанасий же хотел позвать отца домой, приютить его у себя!

– Да он просто не успел отыскать старика, ушел с царем в поход против турок. А из него Афанасий не вернулся. Я правильно говорю, Кирилл Владимирович? – обратилась Ковалева к скворцу.

– Умница, Светлана! Ты точно вписала произошедшие события во временные рамки. Действительно, когда Афанасий узнал о бедственном положении Дормидонта Ильича и начал искать его по Москве, стояла зима 1695 года. Слишком часто, как я уже говорил, отлучаться со службы молодой бомбардир не мог, поэтому старания его оказались безуспешными. А в марте того же года русское войско выступило под Азов, где Афанасий и погиб. Так получилось. Не суждено было сыну встретиться с отцом, спасти его от голода и лишений.

– А дрянная Параша даже не вспоминала о Дормидонте, – в сердцах сказал Акимов. – Она только и знала, что копила деньги да о сыночке своем непутевом убивалась. Как это все плохо и несправедливо! И знаете, ребята, что мне обидно – ну ваще до опупения? Мы с вами зря старались. Я этой ночью из дома Зависть уволок и выкинул. Потом, как я понял, Афанасий свою семью от Жестокости избавил. Ну, а вы с Ложью боролись – самой страшной из тварей – и тоже ее победили, и под забором фофанку закопали! Одна Жадность в это время осталась без присмотра – и каков результат? Она через Дормидонта погубила все семейство! Заметьте, змея и ящерица тут же назад к нему вернулись. А к Егорушке-картежнику, алкашу малолетнему, уже Ложь примеряется. Скоро они, наверное, подружатся. Стрекоза вырастет, расправит крылья, распустит челюсти с ядом. И тогда семье Ярославских точняк придет конец! Как же так, Кирилл Владимирович? Почему у нас ничего не получилось?

Птица задумчиво качнула головой:

– Зло сильно и многолико, Антон. Ты уже большой мальчик и можешь понять: пороки невозможно победить раз и навсегда. Схваток со злом у тебя, мой юный друг, еще будет много! И поверь, это вовсе не повод унывать. Да, Ложь явилась вслед за сестрами в помещичий дом. Да, она быстро – через абсолютно бессовестного Егорушку! – забрала власть в этой семье…

– Простите, Кирилл Владимирович, что я вас перебиваю, – не выдержала я. – Но ты забыл, Антончик, что, кроме Ярославских, жил на свете и Афанасий – храбрый и честный человек. Парень, конечно, рано погиб, но после него вместе со своей красивой мамой остался сынок – Демидушка. Мне показалось, что для шестилетнего малыша он рассуждал, в общем, справедливо. Да и сам Дормидонт Ильич, обеднев, стал довольно симпатичным старичком – добрым и щедрым. Так что сестры не всесильны, понял? Всегда есть надежда от них избавиться, если этого по-настоящему захотеть. И вообще, знаете что? Мне сейчас вспомнились одни замечательные слова. Не могу удержаться, чтобы вам их не процитировать. Чудесный отрывок так и поет во мне! Пожалуйста, можно мне вам привести все изречение? Оно не очень длинное!

– Говори, Ирина, – кивнул скворец.