Эдуард Гурвич - Драма моего снобизма

Везде и всюду, убеждает наша бывшая соотечественница американка Татьяна Н., приехавших в Америку подстерегают опасности. В такси не садитесь – там могут оказаться наркотики, и вы попадёте в тюрьму. Доказать, что вы не виновны, будет очень сложно. А если всё-таки садитесь в чужую машину, то на свой страх и риск. Судьи там ленивые, циничные и готовы засудить просто потому, что кто-то предупредил – не посадите за решётку – в здании суда отключим воду и туалетами нельзя будет пользоваться. С полицейскими без адвоката – ни слова. Пропадёте за понюшку табака…

Наверняка, Татьяна квалифицированный юрист и много помогает попавшим в беду. Но для меня очевидно: мир, в котором она живёт, искажает представление об Америке. А такое может случиться с кем угодно и где угодно. Когда мой сын был ещё подростком, мы приехали в Анталию, поселились в гостинице и на следующее утро зашли в банк обменять стодолларовую купюру, которую он привёз из Москвы. Из банка нас не выпустили. Приехали полицейские – их вызвал сотрудник банка – и увезли нас в околоток. Купюра оказалась фальшивой. Продержали несколько часов. Потом с полицейским эскортом поехали в нашу гостиницу, провели обыск в номере, сына оставили одного, а меня снова увезли в околоток. Отпустили лишь поздним вечером. Поверили, что мы и знать не знали, что купюра фальшивая. Полицейская машина согласилась довезти меня до гостиницы с другого конца города, только если я заплачу, как за такси. Заплатил. В Турцию какое-то время после случившегося мне ездить не хотелось. Но я справился с собой и бываю там. Хотя предпочитаю отдыхать в Испании.

Начитавшись же страхов, о которых пишет Татьяна, я всё-таки продолжаю верить, что Америка прекрасная страна. Я много раз бывал в Калифорнии, в Нью-Йорке и чувствовал себя там вполне безопасно… При этом больше люблю Англию. Но совсем не по причинам безопасности. Вчера я впервые за четверть века опоздал к моим студентам. Были проблемы на «Пикадилли лайн». Пришлось перейти на другую линию. В переходе я мог протиснуться сквозь толпу. Я видел пространство для манёвра. Но я сдержал себя. На платформе я мог ворваться в переполненный вагон, но сознательно пропустил поезд… Наконец, уже на выходе я мог пройти на эскалатор без очереди… И опять осадил себя. В итоге опоздал. Но про себя-то я знаю: у меня в крови протыриться первым всюду и везде – во время посадки на самолёты фирмы «Райэнер» без указания мест, в кассу супермаркета, чтобы не терять лишнюю минуту, в пригородный поезд по утрам, чтобы сидеть у окна…

Да в том-то и дело, что в Лондоне это не принято – выходя из дому быть готовым захватить лучшее, пройти первым, не посторониться, не придержать за собой двери… В итоге, медленно, но я меняюсь. Значит ли это, что я принимаю роль аутсайдера? Отчасти, да. Но что я выигрываю от этого? Внутреннее спокойствие. Чувство собственного достоинства, которое так легко потерять. Тургенев всю жизнь помнил и стыдился, как в юности, отправившись в первый раз заграницу, метался на горящем корабле и пытался попасть в шлюпку, заполненную женщинами и детьми, уже отходящую к берегу. «Я единственный сын у богатой матери, – уговаривал он матроса, – она даст вам много денег, если вы спасёте меня…». Вот от такого стыда я хотел бы уберечь моих детей. Потому сегодня, мне кажется, быть готовыми всюду и везде им совсем не обязательно. При всех рисках, убеждён, есть вещи куда более важные, чем такая готовность.

– Я летаю последние лет двадцать в среднем раз в месяц. И каждый раз, когда перед взлетом бормочут про правила безопасности, у меня в голове знаете, какая мысль проскакивает? Считается ли багажом моя сумка-кошелек с паспортом, которая остается висеть на мне, когда я сижу в кресле. То есть, если надо будет эвакуироваться, может ли она остаться на мне висеть. Ведь если её выбросить и выжить в аварии, то какой катастрофой будет восстановление документов.

– Более надёжным, мне кажется, внутренний карман пиджака, где лежит портмоне со всем, что пригодится, если удастся выжить. Но даже если пришлось бы всё восстанавливать, согласитесь, это приятные хлопоты, выжив. Да много чего может быть страшнее мысли, что самолёт может упасть. Я много об этом думал. Одиночество, например. Или опять же, околоток. В третий раз за год, когда я полетел на Багамы… меня на обратном пути, арестовали на паспортном контроле в Нассау. И продержали до самого отлёта самолёта в Лондон. Возможно, я как-то не так посмотрел на ихнего чиновника. Отобрали всё и поместили в пустую комнату. Два с половиной часа держали. На самом деле, им показалось странным, что летает старый хрен из Лондона через каждые пару тройку месяцев. Зачем? Поди, докажи, что по сердечным делам… А летать я страсть как не люблю. Просто тяжело. Да ещё в такую даль. Но околотки, тюрьмы – пострашнее мысли, что самолёт может упасть.

Илья Эренбург утверждал, что богема во всех странах грязна и вонюча. Знал, что говорил старик. Сам не отличался опрятностью. Двадцать лет стоял перед дилеммой – или нищая жизнь художника на Западе, или обеспеченная, но в Советском Союзе. Цена вопроса – свобода. Как известно, он перебрался из фашистской Европы не в Америку, а на ПМЖ в сталинский застенок. Жил, стиснув зубы, молчал, когда хотелось выть, писал о том, что разрешалось…, страдал от цензуры, ждал ареста, дрожал, что не пустят в заграничную командировку. Выехав же, неизменно возвращался к кормушке.

Вспоминать всё это ради того, чтобы осуждать – последнее дело. Речь не о том, кто и почему выбирает свободу или несвободу. Разговор этот я затеял лишь в связи с замечанием Эренбурга об интеллектуальной богеме. Что изменилось с тех времён? Отмылась ли она? В физическом смысле, несомненно. Содержать себя в чистоте даже человеку «не от мира сего» много времени и денег теперь не требуется. Тёплый душ, шампунь, дезодоранты доступны и презирающему быт интеллектуалу. А вот с нравственной опрятностью сложнее.

На прошлой неделе я обмолвился о зрелости нашего интернетного издания в целом. Как мне кажется, даже с введением некоторых форм контроля «Сноб» пока отличается, если не терпимостью, то плюрализмом точно: авторы постов и комментаторы представляют любую точку зрения. Высказаться может всякий участник. Уровень же выступления зависит от таланта, компетентности, вкуса, образования, наконец, от цели. Скажем, историк Янов с его серией статей о «Русской идее», мне кажется, надеется не только донести то, до чего додумался. Ему важно проверить текст на публике, уточнить, услышать замечания.

Число посещений тут ограничивается несколькими тысячами, иногда поболее. Есть другой известный автор, которого можно не называть. Ей ничего прояснять не надо. Ей всё ясно. Тут главная цель – отработать то, за что «Сноб» хорошо платит. Многие её читают, иные игнорируют и высказываются нелицеприятно. Ей от этого ни холодно, ни жарко. На комментарии она не отвечает. Для неё важно: она востребована, потому что ловко пишет о вздорном. Собирает десятки тысяч посещений. Ну, и на здоровье. Но вот, куда менее безобидный случай.