Игорь Назаров - Литературный Альманах Урала

Отрывок из повести

Герой Советского Союза Николай Кузнецов таинственно исчез на Украине весной сорок четвертого года при попытке выйти с оккупированной территории для соединения с частями Красной армии. Есть две основные версии гибели разведчика, но при более детальном исследовании обе они оказываются не состоятельными. Как погиб легендарный разведчик и погиб ли? Кого похоронили под его именем? Об этом – в повести «Приказано похоронить с почестями». Основано на реальных событиях.

Странная история, запутанная… Так думал Андрей Пацула, трясясь на заднем сидении армейского газика. Впрочем, вой- на – похлещё любого романа. Такие иногда сюжеты закручи- вала… И кто знает – может, удастся найти хоть какие-то следы пропавших разведчиков, ещё на шаг приблизиться к разгадке тайны их гибели.

Группа Васнецова с боем выходила из Львова, где на них уже вовсю шла охота. Впрочем, почему на них? Немцам было известно лишь то, что под видом капитана вермахта в городе действует советский диверсант. Но ни имени, ни точного опи- сания у гестапо не было. Единственная примета – звание. Но в городе хватало воинских частей и офицеров с капитанскими погонами. Удостоверение на имя гауптмана Гиберта вроде бы оказалось засвеченным, но кто это может знать со сто- процентной точностью? На КПП на выезде из города машину разведчиков остановили для проверки документов. Что-то не понравилось майору фельджандармерии… И Васнецов убил его. Может быть, зря? Может быть, все обошлось бы?

О событиях, происходивших во Львове и заставивших Ва- снецова покинуть город, партизанам стало известно со слов самого Васнецова, но это тоже не достоверные сведения. Это его интерпретация… Его восприятие, приправленное его чув- ствами и переживаниями, его догадками и предположениями. А ещё невероятным напряжением, в котором он жил в послед- ние дни. Всё это и заставило Васнецова нажать на курок…

– Спишь, журналист?

Негромкий окрик Крутицкого заставил Пацулу вздрогнуть и открыть глаза. Он сам не знал – спал он или бодрствовал, затуманенный мозг крутил в голове какие-то неясные картин- ки, обрывки мыслей, путаницу слов… Калейдоскоп, пёстрая мозаика… Она никак не могла сложиться в единую, целостную картину…

– Да так… Думаю.

– О чём, если не секрет?

– Сам не знаю…

Пацула поежился, запахнул поплотнеё куртку.

– Как-то всё… Не то! Не нравится мне… Эта история со Львовом… Зачем, зачем надо было отправлять туда Васнецова? Спасти от НКВД? За уши притянуто. Неделей раньше, неделей

позже… Знаете, по принципу: либо падишах умрет, либо ишак сдохнет. Так и тут: либо немцы убьют, либо свои расстреляют. Один конец. Ну, свои-то, может, ещё и пощадили бы, боевые заслуги зачли и на Колыму отправили, а с немцами – без ва- риантов.

– У него был приказ, – медленно, с расстановкой произнес Крутицкий, – уничтожать высших офицеров.

– Да бросьте вы! Такого приказа у него не было. Во Львов Волков отправил его на свой страх и риск. Подверг смертельной опасности ценного разведчика. Точнеё, потерял его. И, заметь- те, не понёс за это никакого наказания! Как так?

– Не знаю… – с трудом выдавил из себя Крутицкий. – Я тоже этого не понимаю.

– Ну, слава Богу! – усмехнулся Пацула. – А я-то думал, что один такой… непонятливый.

В Куровичах их, разумеётся, никто не ждал. Улицы неболь- шого села, несмотря на не ранний уже час, словно вымерли. А, может, и действительно вымерли. До войны здесь было обыч- ное еврейское местечко. В сорок первом, когда в Куровичи пришли немцы, всем нашили на грудь и спины желтые звезды. В графском имении, хозяин которого бежал в Польшу, когда За- падная Украина вошла в состав Советского Союза, новая власть создала рабочий лагерь, согнав туда добрую половину еврей- ского мужского населения. Повезло тем, кому удалось бежать из родного села: пока не пришли красные, они прятались по лесам и даже помогали партизанам. Остальных расстреляли… В Куровичах после этого остались поляки да украинцы, которые до этого были в меньшинстве, а вдруг стали большинством.

После войны, конечно, вернулись в свои дома беглецы, прятавшиеся по лесам. Вернулись – кто на пепелище, кто – к могилам родных… Одни остались восстанавливать порушенное хозяйство, другие подались искать лучшей доли. Куровичи хоть

и не захирели, но назвать их большим селом язык теперь не поворачивался. Так, сельцо… Здесь, по имевшимся у Крутиц- кого сведениям, жил человек, последним видевший живым Васнецова.

Если евреи старались жить компактно, строя свои халупы как можно ближе друг к другу, то украинцы селились, как пра- вило, на отшибе, на хуторах. Вроде бы и в селе – и в то же время сами по себе. Тут тебе и хата, тут и огород, тут и выпаса для скота – всё рядом. Немцы хутора жгли, справедливо опасаясь, что они могут стать партизанскими базами. Уцелевшие хозяева уходили в леса и брались за оружие. Василь Давыдченко как раз был из таких.

Хозяин хутора жёг на огороде картофельную ботву. Ботва была сырая, горела плохо, белый дым столбом поднимался в низкое серое небо. Давыдченко – в ватнике и обвисших шта- нах, в мятой, потерявшей форму кепке, больше похожей на серый сморщенный гриб, стоял рядом с костром, опираясь на грабли, и пристально смотрел в огонь. Непрошенные гости увидели его издали, подъехали даже не к дому, а прямиком к ограде, – Давыдченко и головы не повернул на звук мотора, как будто не слышал. По всей видимости, справедливо полагая, что, если к нему, – окликнут.

Крутицкий, открыв дверь, высунулся из машины.

– Василь Михалыч!..

Давыдченко медленно обернулся, качнулся взад – вперед, словно раздумывал – идти – не идти, и, не спеша, приблизился к ограде.

Это был высокий, крепкий старикан лет шестидесяти – шестидесяти пяти с суровым лицом и насупленным взгля- дом. Лицо у него было – цвета сушёного яблока. И такое же шершавое. Именно шершавое, а не морщинистое. И пальцы, вцепившиеся в почерневшую рукоятку грабель, тоже были коричневые, с черной окантовкой ногтей. Колоритный старик.

– Ну и чего надо?

Голос у Давыдченко был негромкий, глуховатый и неласко- вый. Крутицкий вышел из машины.

– Василь Михалыч, я – Крутицкий Николай. Помните меня?

– Ну? – полувопросительно отозвался Давыдченко. И в этом коротком слове читалось: даже если и помню, дальше-то что?

– Поговорить бы, Василь Михалыч…

– О чем?

– О Васнецове.

Пацула не выдержал, открыл дверь, спрыгнул на мокрую траву. Давыдченко одарил его неласковым взглядом. Посопел, помолчал. Крутицкий тоже держал паузу.