Ален Грин - Волшебная палочка

– Спасибо, конечно, но мне всё равно.

– Всё равно сейчас, а потом?

– Потом – будет потом, – отрезала я.

Я развернулась и ушла, так как сочла разговор оконченным. В тот вечер, несмотря на неприятную беседу, я была счастлива, услышав от самого красивого мальчика в школе, что нравлюсь ему. Эта часть диалога льстила мне, и я смаковала её, воспроизводя в памяти вновь и вновь. О другой части разговора я забыла. Какая разница, как меня называют? Сути дела это не меняло. Даже если бы меня называли коровой, я бы ей не стала. Сделав подобный вывод, я забыла неприятную часть беседы. Это был мой промах, моя ошибка, за которую впоследствии я дорого заплатила.

С Кириллом мы постепенно сблизились: вместе ходили в музыкальную школу, возвращались домой, встречались и слушали музыку, играли на фортепиано. Временами мы так увлекались, что наша игра перерастала в поединки, в соревнования; временами нам хотелось всех изумить, и мы музицировали в четыре руки. Когда мы говорили о музыке, создавалось ощущение, что мы понимаем друг друга с полуслова: не успевал Кирилл высказать мысль, как я уже знала, что он этим хотел сказать. Когда говорила я, он утвердительно кивал в ответ. Эта согласованность не была наигранной. Я знала это, чувствовала.

Видя нашу слаженность в работе, ребята в школе стали дразнить нас чокнутой парочкой. С одной стороны, меня это злило, потому что в глазах ребят отражались зависть и ехидство, с другой, радовало, потому что Кирилл всё больше и больше нравился мне. Я надеялась, что рано или поздно мы на самом деле станем парочкой. Когда я украдкой проговаривала слово «нравится», то испытывала блаженство. На снегу и на запотевших окнах, пока никто не видел, я рисовала цветы, которые распускались в моём сердце. Кирилл, как все мальчишки, на подобные провокации реагировал сухо и сдержанно. Он пожимал плечами, брал мою сумку и говорил: «Пойдём». С боевой готовностью я срывалась с места. Мы неспешно брели по заснеженным тёмным улицам и тихо разговаривали. Мне казалось, я кружусь в упоительном, лёгком, изящном вальсе вместе со снежинками. В такие моменты я была неподдельно счастлива.

Так продолжалось около года, до тех пор, пока однажды я не выиграла конкурс молодых талантов. Его проводили под Новый год на базе нашей школы. К нему все долго и тщательно готовились. За неделю до конкурса Кирилл неожиданно ограничил наши встречи, объяснив это необходимостью сосредоточиться. Вполне разумно, но не для того, кто пребывает в плену чувств. С его доводами я согласилась, но всё равно обиделась.

Пока Кирилл был рядом, я в полной мере не задумывалась о конкурсе. Конкурс так конкурс. Что такого? Но когда осталась наедине с собой, волнение и тревога захлестнули. Что если провалюсь? Что если не оправдаю возложенных надежд? Что если отключусь? Я так переживала, что места себе не находила. Измучила домочадцев беспрерывной игрой одного и тоже же произведения. Для неискушённых в музыке произведение звучало одинаково. Я же, пытаясь наполнить композицию смыслом, объёмом и чувствами, каждый раз играла по-другому. Я выжимала из старого пианино последние силы, и инструмент, в силу возможностей, послушно следовал за мной. Вместе мы страдали, пели, жили, дышали, умирали и возрождались. Первой моих творческих исканий не выдержала бабушка, она буквально вытолкнула меня на лестничную площадку со словами:

– Не мешало бы свежим воздухом подышать.

Вдогонку она кинула мне пальто, шапку, шарф и с шумом закрыла дверь.

Я оделась и нехотя вышла на улицу. Двадцать минут тоскливо смотрела в наше окно на четвёртом этаже. В стёклах отражались серое невзрачное небо и ветки рядом стоящей берёзы. Я не могла играть, но это вовсе не означало, что я не могла тренироваться. Музыка звучала во мне, и пальцы проворно бегали по спинке скамейки. Окружающая действительность померкла – я перенеслась в волшебный и неповторимый музыкальный мир. Вперёд, быстрей, выше – звали меня звуки, и я безоговорочно подчинилась им. Я понятия не имела, что Кирилл наблюдал за мной из окна своей комнаты. Об этом я узнала случайно, много позже, от его папы. Он сказал, что они с женой в тот день не на шутку испугались: Кирилл, пока наблюдал за мной, ни на что не реагировал, а когда я пропала из виду, заперся у себя в комнате и весь вечер, пока позволяло время, играл. Прежде его родители такой злой, острой, тяжёлой, остервенелой и мучительной игры не слышали. Утомившись, Кирилл с силой ударил по клавишам, опустил крышку инструмента и без объяснений ушёл из дома. Вернулся он за полночь, тут же разделся и лёг спать.

Я тот вечер провела не так экспрессивно. Перед тем как заснуть, я красочно представила своё выступление: как выйду, как поклонюсь, как сыграю, как Ольга Ивановна покачает головой и скажет, что справилась я неплохо, но если бы не ленилась, получилось бы лучше. Она всегда так говорила. Я даже видела морщинки возле её глаз. С этими мыслями переместилась в новый день.

Когда мы с Кириллом возвращались с конкурса, я скакала от счастья, я парила в облаках. «Первое место! Победитель!» – бальзамом лилась долгожданная похвала. Это окрыляло и вселяло надежу. Может, я действительно смогу добиться успеха? Самым радостным было то, что меня похвалила Ольга Ивановна. В этот вечер морщинки у её глаз непривычно улыбались мне. Высшая награда!

Вдруг я заметила, что Кирилл замедлил шаг, а потом и вовсе остановился. Было видно, что он о чём-то напряжённо думал. Я последовала его примеру. Он долго стоял у лавочки, потом кинул на неё мою сумку. Свой портфель он продолжал держать.

– Сколько ни силюсь, не могу понять, почему ты? – зло спросил он. – В техническом плане я играл лучше. Почему ты?

– Что?.. – приглушённо спросила я. Меня словно обухом по голове огрели.

– Во время игры ты отключилась! Доигрывала произведение по-своему. И так всегда: я тружусь до седьмого пота, а потом появляется «долбанутый гений» и – результат один. Я лишь номер два! – после эмоциональной тирады он шумно выдохнул.

– Но… ты говорил… – я спотыкалась на каждом слове. – Ты говорил… говорил, что…

– Боже! – словно неимоверно устав, он закрыл лицо руками. – Твоя воздушность выводит из себя.

Почему-то в детстве я думала, что когда человек поражён или удивлён, он часто моргает. Откуда в моём сознании поселилась эта мысль, не знаю, но в тот момент я поняла, что ошибалась. Я не то что моргнуть, пошевелиться не могла. Мне казалось, если сделаю это, мир разлетится вдребезги.

– За что? – я была готова разрыдаться, но выглядеть жалко не хотелось. Хотя я отчаянно сдерживала боль и обиду, влага предательски блестела на глазах.

– Раздражаешь…

– Но ты говорил… – я схватила сумку и убежала.