Андрей Сметанкин - Дорога к сыну

Итак, катилось яблоко, шло время, текли дни, люди приходили в этот мир и уходили из него, а Якуб всё лежал в своей постели, и сельчанам мнилось, пусть смерть отступила от него, но жизнь не приняла. Как старец из Ханаана, палестинский Якуб, ослеп от слёз, пролитых в разлуке с любимым сыном Юсуфом, так и старец из кишлака Рубоб, таджикский Якуб, ослеп от слёз по Азизу.

Старик лежал под толстой тёплой медвежьей шкурой и, как зерно, лежащее в земле, набирался сил, будто пытался произрасти в этом мире новым человеком. Одна беспокойная мысль, однажды посетившая его горячее сердце и великую душу, уже не отступала от него ни на шаг, ни на миг – тревожила его и волновала, терзала и побуждала жить и не падать духом. Забывался ли он сном, или проводил напролёт дни и ночи, учась заново владеть своим телом и видеть умом и сердцем, а не столько глазами, эта мысль была рядом и стала его существом.

Словом, старания ангелов не прошли даром. Да и как иначе, если это было волей Всевышнего?! Если Священный Коран говорит, Тебе мы поклоняемся и у Тебя просим помощи, то Всевышний не оставит без помощи своих верных слуг, своих детей. Велик Аллах, и мудрости его нет предела!

Шло время; как капли дождя, падали дни на ладонь Создателя и Созерцателя вселенского и земного мира, и каждый день рядом со стариком неотлучно были сельчане. Одни дежурили посменно, другие приходили справиться о здоровье пожилого земляка. Люди радовались его хорошему настроению, огорчались его тревогам и совместно хранили надежду на счастливый исход, искренно полагая, что кровавому безрассудству в долине придёт конец. Односельчане желали Якубу Дилкушод скорейшего выздоровления, читали молитвы – просили Аллаха быть милосердным к старику и ко всему таджикскому народу, и спешили по своим домам, чтобы не докучать больному человеку и не тяготить его мелкими делами повседневности и хлопотами скромного быта.

Да, в долине случилась беда, но в горах и во всём остальном подлунном и подсолнечном мире жизнь продолжалась. Минует беда, опадёт сухой листвой, смоет её дождями возрождения природы и человека, а жизнь так и будет продолжаться и после них – так думали мудрые рубобцы, жители славного и светлого кишлака Рубоб. И пусть это не покорение далёкого Северного полюса, но близкого по суровому холоду и пронзительным промозглым ветрам, а только домашний двор и очаг, твои руки и насущный хлеб, всё равно приятно сознавать себя живым и способным что-то делать. Это добрые и светлые дела твои, которые оставляешь по себе, как Аллах Великий и Мудрый оставляет по себе на ночном небе горящие факелы звёзд, когда сам дневным дозором обходит другую солнечную сторону Земли.

Так думали люди и уходили прочь, следуя мудрому совету, дошедшему до нас из глубины веков и поныне сохранившему свежесть мысли:

«Не докучай тому, кто есть мудрей тебя,

Над ним Аллах Высокий, – Он его судьба!»

Но помимо заботливых соседей, помимо надоедливых упрямых и тревожных мыслей, которые не оставляли старую голову, присыпанную толчёным тальком прошедших лет, денно и нощно возле старика бессменно находился мощный волкодав горной породы – Рекс. Это был немолодой повеса о четырёх лапах, приятель в радости и друг в беде. Не пёс, а скорее, собачий лев, до того он был собой царственен и величественен – настоящий собачий шахиншах, не иначе, царь царей!

В роскошном одеянии из густой шерсти, цветом тёмного вулканического стекла, обсидиана, с окрасом лунной ночи в магических лучах и с переливами жемчужин солнечного дня, с грозным и светлым взором преданных собачьих глаз. Право, то был не лев, а слон, до того был огромен и могущественен этот верный четвероногий друг. Видимо, пошутил Аллах – не всегда же ему быть серьёзным, а это, порой, так скучно и обременительно. Ради шутки, втиснул Он широкую душу великана в узкие рамки собачьей натуры, и та усвоила, в меру необходимости, все собачьи хитрости и повадки, обычаи и взгляды.

Нарисовать живой портрет здоровенного пса – задача, пожалуй, непосильная. Надо было хотя бы один раз взглянуть на это чудо собачьего мира, чем сто раз выслушивать чьи-то необыкновенные россказни об удивительной оригинальной псине. Впрочем, невзирая на свои сказочные гигантские размеры – благодатная земля кишлака Рубоб порождала и не такие чудеса, – это был самый обыкновенный пёс, и ничего легендарного, чтобы сочинять о нём героическую поэму, достойную пера Фирдоуси. Те же четыре лапы, хотя с виду и напоминают грозные лапы сказочного льва; тот же обычный хвост, хоть и похож на хвост рогатого дива; те же глаза и нос, и зубастая пасть, простите, с ушами. Словом, ничего необычного.

Погодите, получается заминка. Если уж быть честным до конца, то следует сказать, что данный хвост был не просто хвостом, а торжественным знаменем победителя всех кишлачных псиных свар и тайным обожанием всех хвостатых дам. Лапы были не просто лапами, но были как четыре мощных тутовых дерева, в листве которых свивает своё гнездо великая Симург. Чёрный холодный нос – не просто нос, а чёрная льдина с самой высокой горы Небытия. Эта льдина остужала и благоволила натруженные старческие руки Якуба Дилкушод, спёкшиеся в сплошные мозоли под знойными лучами постоянной работы то в поле, то в саду, то в доме. Не просто глаза, а две карие жгучие звезды, которые перепутали небо с собачьей мордой и остались здесь на веки вечные, сводя с ума всех кишлачных обладательниц собачьего сердца. Пасть, усыпанная острыми клыками и зубами – не просто пасть, а пещера злобного духа-чудовища с клыками и рогами, густой чёрной шерстью, ифрита, где всякий вошедший оставлял надежду на спасение. И уши не уши, а две высоченные горы. Если взобраться на них, то не составит труда коснуться недостижимого, воплощённого в лучезарных звёздах Сурайи, или же созвездия Плеяд.

О голове же особо говорить не стоит, поскольку речь, если обратить её в слова, а слова начертать чёрной китайской тушью на белоснежной китайской бумаге, то весовое значение написанного превысит такой харвар – это груз, равный тридцати тысячам килограммам «вьюка осла», который лишь сто ослов смогут увезти.

Итак, это был самый настоящий пёс во всей своей горделивой собачьей красе. Как ты понял, мой слушатель, в своё время Якуб не стал обрубать ни хвоста, ни ушей, как принято это делать в его народе, ради большей злости собаки, и поэтому Рекс щеголял по кишлачным улицам с полным набором столичного обольстителя. И никто не верил, что пятнадцать лет назад это был всего лишь дрожащий слепой и мокрый комок голого красного мяса.

О, это было не просто благородное животное в собачьей оболочке, но был собака-человек, Долгонос с высоченной фигурой, мощной грудью с белой манишкой, басовитым голосом, в котором слились воедино все земные бури и ураганы, тысячи рокотаний и рычаний всех шайтанов и дивов земли: «Гау-гау!» Можно сказать, это был собачий мудрец и философ. Кратко говоря, умная голова, иногда отрешённо склонённая набок.