Александр Стребков - Курай – трава степей

Толпа таила гробовое молчание. Немного подождав, под- нявшись из-за стола, председатель сельского совета спросил в толпу:

– Может у кого-нибудь вопросы, какие будут? Задавайте.

Народ ответил тем же молчанием. Тогда поднялся вновь секретарь и сказал:

– Ну, если вопросов нет, значит всё и всем понятно. Будем выполнять! Собрание считаю закрытым можно расходиться. Над толпой в мёртвой тишине нависло облако человеческих незри- мых единых мыслей как холодная безнадёжность, которая ви- тала над головами, была ощутима сознанием, но не в состоянии была проявиться, это почувствовали даже сидящие за столом представители власти. Народ какое-то время ещё стоял, молча уставившись сотнями глаз, в которых отражалась печаль и нена- висть в сидящих за столом начальников. Потом не спеша, так же храня молчание, стали расходиться. Последующие дни в дерев- не были необычные, то, что стало происходить, село не знало со дня его основания. Самым дефицитным и дорогим товаром вдруг стала соль. За ней ехали во все концы, платили не торгу- ясь, лишь бы купить и побольше. Народ резал скотину и солил её. Вначале резали втихую, чтобы кто меньше знал. Но уже че- рез два дня резали скотину никого, не опасаясь и не таясь. С лошадьми не знали, что и делать. Лошадь не зарежешь и не засолишь, как на грех и цыгане куда-то запропали, то хоть за треть стоимости продать можно бы было, а то хоть плачь! Были и такие, которые выводили в степь подальше, говоря ей на прощанье: «Иди дорогая, куда глаза глядят, может, лучшую до- лю найдёшь себе, чем в том колхозе…». Но к вечеру: глядит хо- зяин, а лошадь его уже дома по огороду шастает, тут поневоле слезу пустишь. Зарезать кормилицу семьи это не курице голову отрубить для семьи это трагедия, в особенности для женщин и детей, ибо повсеместно бурёнка в семье являлась полноправным членом той семьи. Её любили, жалели, ребятишки иной раз свой кусок хлеба ей отдавали и вдруг – зарезать!.. да хотя бы и отдать в тот же колхоз, что для них было одно, и тоже. Повсюду слыша- лись мольбы, стоны, слёзы и причитания, в особенности рёв де- тей, они никак не могли понять, зачем это их любимую коровку вдруг зарезали. Мужики, словно с ума сошли: утирая со лба ка-

тившийся пот вместе со слезами, убивали то, что ещё вчера с за- ботой и лаской лелеяли – своих кормилиц и питомцев. Председа- тель совета и его подручный актив с ног сбились, бегая по дворам и упрашивая жителей не делать этого. Хозяин, выйдя на середину двора, утирая слёзы, жалобно молвит: «Да я то что?.. мне, думае- те не жалко?.. Прихожу домой, а она чуть тёплая лежит возле яс- лей – болезнь какая-то, наверное – уж не обессудьте, сами по- страдали. Теперь и в колхоз то не с чем идти, хоть бы остальное не передохло!..». У всех ответ был один и тот же.

Наконец поняв, что все уговоры бесполезны председатель, взяв с собой четверть самогона и солёных огурцов, заперся у се- бя в кабинете и запил горькую. Мужики же справившись с этим чёрным делом – так они сами назвали его – запили с горя вме- сте с председателем. И теперь день, и ночь, под заборами они таскали друг друга за грудки, не понимая истинной причины свалившегося на них горя. Некоторые мужики пели песни, кото- рые переходили в горькие рыдания, ходили вдоль улицы по де- ревне, обнявшись, или гоняли жён, считая их виновницами во всём. Были и такие, которые просто напившись до чёртиков, спали в канаве или под забором. За эти дни случилось более де- сятка пожаров в деревне. Горели гумна и сараи. Пьяные хозяева сами их поджигали, с отборным матом говоря при этом: «Про- падать! так пусть уже всё пропадает, что горбом своим создавал всю жизнь!..». Двоих успели из петли вовремя извлечь. Вот, в такой красочной атмосфере рождалось два колхоза – «Красная Армия» и «Пролетарий» – правда, за самих крестьян почему-то никто не додумался вспомнить, когда придумывали эти назва- ния. Наступит день… и он уже недалёк, когда власть затаившая злобу припомнит им это, ибо таких вещей она никому не про- щает, потому что человеческого сострадания найти у власти вряд ли кому представится возможным. И тогда когда селян по- ставят поголовно на грань жизни и смерти – многие из них – где- то в глубине души своей пожалеют о том, что решились тогда на такой поступок вырезать скотину.

В тот день, когда собирали народ на собрание, Любовь Филипповна после окончания схода жителей села направилась домой. Дом её находился рядом, напротив площади, где стоя- ла церковь на отрезке одностороннего участка улицы, которая примыкала к речке. Шла и обдумывала то, что слышала минуту назад на площади. Для неё было вполне ясно как божий день, что в ближайшее время жителей деревни ожидает то, что она пережила ещё в начале двадцатых годов. Тогда это было пре- людией и коснулось лишь тех семей, у которых мужья и сыно- вья воевали против новой власти. В памяти всплыли те дни от- равленные скорбью и печалью: потерей мужа, равнодушием, а порой и враждебностью отдельных жителей села к таким как она. Вспомнила, как забирали с подворья скотину оставшихся лошадей и даже мелкую живность. После ещё не раз приходи- ли, увозя инвентарь и даже то, что было сломано и к делу не годилось. Последний раз ушли ни с чем: обшарив все углы и чердаки, на прощанье, сказав, что видимо, припрятала; отбор- но выматерившись и смачно плюнув на порог дома, удалились восвояси. На время оставили в покое, но когда стали выселять семьи явились вновь, теперь уже в новом составе: с бумагами и с представителем ОГПУ, который, одет был и выглядел как комиссар времён Гражданской войны он тут же пошёл осмат- ривать все закоулки. Любовь Филипповна вышла из дома вме- сте с детьми во двор. Шестилетнего Сашу, поставив спереди, плотно прижала к себе; дочери – четырнадцатилетняя Полина и старшая Луша стали по бокам её. Вся заявившаяся компания долго их рассматривала, не произнося ни слова, может быть, обдумывая, что с ними делать. Закончив осмотр двора и всех сараев, к ним подошёл тот, что в кожанке и при оружии. При- стально оглядев стоящих мать и детей, остановил свой взгляд на старшей дочери и спросил:

– Что у неё с глазами… она хоть видит ими? – на что, стояв- ший рядом председатель совета сказал:

– Да она с детства почти слепая.

В кожанке крякнул, сдвину на бок фуражку, почесал под ней и сказал:

– Немощных и убогих этих контриков… тащить в такую даль?.. Лишняя морока! По пути ведь всё равно подохнут, а если и выживут, то проку тоже от них никакого. Они и здесь недолго протянут. Пусть остаются. Так и запишите в протокол. Пошли дальше. Кто там у нас на очереди?

Последующие годы их двор селяне стали обходить сторо- ной, словно они чумные. Родня мужа – Квачёвы поголовно за родню считать перестала. Один лишь Федя Квачёв племянник мужа Любовь Филипповны носа не воротил, ибо хоть и жил он бедно, но и новую власть не жаловал. С годами, Фёдор обзаве- дётся многочисленной детворой в десять человек – и все девча- та, и до последнего будет держаться статуса единоличника, за- нимаясь столярным делом. Двадцать второй год Любовь Фи- липповне даже вспоминать страшно, как только выжили? этого она не может объяснить даже самой себе, каждый раз вспоми- ная, говорила при этом: «Значит, так Богу угодно было. И если бы не отец с братом Бережные, то, скорее всего в тот год и Бог не помог бы – не выжили бы…».