Лев Портной - Меньше единицы, больше девяти

Что ж, безумие умеет мимикрировать и ждать. Если понадобится, долго ждать. Он начал осаду.

Соперника у него не было. Молодой человек, регулярно провожавший девушку, оказался сокурсником, пропавшим из поля зрения вскоре после окончания института.

Сойтись с соседкой было дело пустячным. Однажды утром в лифте он поздоровался, вытащил из спортивной сумки журнал и предложил ей.

– Тут моя статья, – пояснил Николай. – Мне будет приятно, если вы почитаете.

– Ого! Вы писатель! С удовольствием! – обрадовалась девушка.

– Журналист, – поправил её Николай.

А дальше произошло то, чего он не предполагал в самых смелых фантазиях.

– А давайте вы мне сами почитаете. Вслух, – предложила девушка.

– Давайте, – согласился он.

– Сегодня вечером, – продолжила она. – Вы в какой квартире живёте?

– Я этажом выше, прямо над вами, – ответил он.

– Я зайду к вам после работы, – сказала она на выходе из подъезда.

– Как вас зовут? – спросил он по пути к троллейбусной остановке.

– Вероника Королёва. А вас?

– Николай. Николай Перегорша, там написано, – он показал на её сумку, в которую она убрала журнал.

Вечером они пили чай. Он вдохновенно рассказывал о тупике, в который зашло человечество, о том, что прогресс, движение – это иллюзия, обусловленная тем, что одни, прорвавшиеся вперёд, уткнувшиеся в стену, устают и откатываются назад, их сменяют другие, более энергичные, верящие, что впереди новые горизонты, но упираются в ту же стену, которую прежде не видели за спинами более успешных собратьев, говорил о том, что на смену обыденному человеку должен прийти новый человек, но как только таковой появляется, обыватель давит его, давит тупой, сытой массой.

– Об этом ты пишешь? – спросила она.

– Да нет, что ты! Цензура же…

Слушая его, она прилегла, потому что сидеть на диване было неудобно, а свободный стул был только один, ещё три служили подспорьем для стопок журналов и книг. Он дрожал от возбуждения, от близости объекта, от возможности в любую секунду получить желаемое. Она приняла его дрожь за вдохновение гения.

В первый вечер он сдержался. То ли смаковал предстоящее, то ли тогда уже подспудно задумал найти способ сохранить отношения. Всё произошло во второй раз. Он вышел из ванной комнаты в халате на голое тело, влетел в комнату и застыл перед ней с распахнутыми полами. Её синие глаза округлились от ужаса, светлые брови выгнулись, она взвизгнула. Он метнулся назад, выкрикнув: «Прости! Прости бога ради!» – в ванной, как всегда, в одиночестве скорчился в оргазме, на несколько мгновений провалившись в помутнение, в муть, в которой плыли и плыли глаза, синие от страха.

А через минуту он вышел. В том же халате, но уже подпоясанный. Вероника сидела на диване, листала журнал.

– Прости бога ради, – вымолвил он. – Привык, что дома нет никого. Задумался…

Она наморщила носик, не глядя на него, махнула рукой и сказала:

– А вот здесь ещё твоя статья. Почитаешь вслух?

Удовлетворённое чудовище притихло, более этот объект его не интересовал. Зато Николай, довольный тем, как всё удачно сложилось, подумал о том, что девушка вполне пригодна для обычных человеческих отношений.

Он читал вслух, а она вновь прилегла на диване и слушала, прикрыв глаза. Потом они говорили о разном. Наконец он прилёг рядом с ней и положил ладонь на её бедро.

Она вцепилась в его руку и оттолкнула её. Он мог пересилить, но по её напряжению понял, что это всерьёз. Вероника поднялась с дивана и сказала:

– Ладно. Я пойду.

– А давай сходим завтра куда-нибудь, – предложил Николай. – В кино. А то у меня однокашник в журнале «Театр» работает. Он может и на спектакль какой-нибудь провести…

– Давай, – согласилась Вероника.

Она ушла. А Николай вдруг понял, что чересчур зациклился на великих пороках. Выдающиеся люди чаще остаются непонятыми, неразгаданными, нежели вывернутыми напоказ. Кто знает, куда приходится опуститься, чтобы выше взлететь. В том же «Юбилейном» сказал Маяковский: «Большое понимаешь через ерунду». Теперь он не только смирился с чудовищем, но понял и то, что есть в этом что-то очень символичное, очень русское, самая суть русского бунта: нагнать страху, кровь пустить, но так и остаться бессмысленным.

С того дня свободное время они проводили вместе. Когда расставались, он целовал её напряжённые губы. Бродили по улице, он обнимал её за талию. Оставались наедине, он время от времени шёл на приступ. Начиналась молчаливая борьба. Вероника морщила носик, словно было в его попытках что-то постыдное, что должно пресекаться, пусть мужчины и думают, что не могут без этого.

Во время этой возни она не произносила ни слова. А когда он сдавался, вела себя так, будто ничего не было.

Однажды они встретили её бывшего ухажёра. Николай впервые увидел его вблизи и пытался понять, зачем тот пришёл. Тот явно поджидал Веронику, но узнав, что теперь она не одна, придумал отговорку и поспешно распрощался.

Тогда Николай решил, что сегодня же добьётся своего, чего бы это ни стоило. Если потребуется, изнасилует её. Не побежит же она в милицию. Он уверен был, не побежит.

Вероника по обыкновению прилегла на диване. Он прочитал пару абзацев из новой статьи. А затем положил бумаги на стол, лёг рядом с ней и решительно запустил руку под юбку.

Она вцепилась в его запястье, наморщила носик, напряглась. Он готовился применить силу. Но вдруг угадал другое решение. Он нарушил тишину и, глядя в синие глаза, сказал:

– Зачем ты это делаешь…

Вероника сдалась. Она повернулась на спину и скрещёнными руками закрыла глаза и лоб. Он расстегнул и снял с неё юбку, затем стянул колготки и трусики – каждый раз она послушно приподнимала попу.

Он спустил брюки, потоптался на них, чтобы высвободить ноги, туда же, на пол, отправил трусы и, отметив наспех, что ноги-то у неё красивые, красивые ноги, взгромоздился между ними и вошёл в неё с неожиданной лёгкостью.

Было ей двадцать три. Но Николай удивился, сообразив, что он не первый. Как-то, много позднее того дня, представился случай, и он деликатно спросил об этом. Она махнула рукой, наморщила носик и обронила:

– Так, было в девятом классе…

А тогда она опустила руки на его плечи и на каждое его движение отзывалась лёгким, стыдливым выдохом: «Апф… апф… апф…»

А когда всё закончилось, она вдруг сказала:

– Коля, я, наверное, люблю тебя…

После утренней тренировки Акулов проехал по прямой линии от метро «Ленинские горы» до станции «Дзержинская». Здесь он вышел к Кировской улице и направился в магазин «Фарфор». Он приметил кофейную пару. Стоила она прилично – пять рублей. Но зато прилагалась красивая упаковка. Дмитрий рассчитался на кассе и забрал коробочку. Теперь его путь лежал на улицу Неглинную, где в доме номер двенадцать находился Госбанк СССР.