Дарья Зимина - Горлица и лунь

Бояре же живут в теремах за высокими заборами, из-за которых все равно видны диковинные крылатые львы с птичьими головами, выпирающие на бревнах из стен в некоторых местах. Стены наверху оплетены балкончиками, огороженными резными перилами – это гульбища. Как скачет князь Даниил с ловчими своими по городу, боярышни нарядные на гульбища выбегают и им, и нами, слугами его верными, любуются.

Людмила, смеясь, замахнулась на него тряпкой. Добрава после слов о господине Светлоровском за весь вечер ни слова не проронила. Ночью, лежа на лавке рядом с другими служанками, тихо лила девушка слезы о погибшей семье, о сожженной деревне и о первой любви. Над Рюндой стоял густой туман. Потом холодный осенний дождь стучал в крышу деревянного терема. Плач Добравы другие услышали и, пожалев, не разбудили утром для работы – проводов князей и слуг их. Так и смотрела потом девушка из окна терема на серые воды Рюнды, будто забравшей последнюю радость.

Легка была жизнь в воеводином тереме после тяжелого труда в деревне. Одной бедой были лесенки узкие и двери низкие – входишь, в три погибели согнувшись, будто уже воеводе кланяешься, а коли поднимаешься и спускаешься, держа в руках ношу, поднимая подол одежды, то задеваешь локотками стены. Выдала Добраве ключница длинную белую рубаху, лапти с онучами, запону (кусок ткани с дыркой для головы посередине, с боками несшитыми) и поясок. Бегать по лестницам приходилось девице часто – ночевали прислужницы у поварни, а госпожа ее, дочь воеводы, на самом верху палаты имела. Совсем молоденькой была Феодора. Скучала она среди сундучков, расписанных птицами с желтыми, красными и зелеными крыльями, икон в золотых окладах, скрипучих колес прялок и гор пуховых подушек – маленькая сверху с кулачок величиной. Летом можно хоть на качелях над рекой покачаться или в лес выйти, собирать цветы лазоревые. Зимой запрягают в резные сани, выложенные внутри соболиным мехом, резвую тройку, и мчишься ты, румяная, по спящему городу, по распрекрасному лесу, по толстому льду Рюнды навстречу неведомому. Тоска осенью взаперти сидеть. Братья женились и жили в других теремах. Подруг-боярышень в Ижеславце маленьком не было. Старый вдовец Никита не любил веселья и смеха, в свободное время читал книги о божественном или беседовал со странниками.

Зашли раз на двор старик и два мальчика в пестрых рубахах под плохонькими армяками и с ученым медведем. Вся дворня сбежалась на них поглядеть. Даже Феодора по пояс высунулась из окошка светлицы. Заиграли скоморохи: дед на широких длинных гуслях, медведь в бубен лапой бил, один отрок на круглой домре с длинной ручкой, а другой песню завел:

Как идет к колодцу красна девица —

Очи косеньки, косы тоненьки,

Поднимается она на воеводин двор —

Ножки слабеньки, ножки хроменьки.

И как утица шагает – переваливается.

И вздыхает, сердечная, печалится.

Выступила вперед Добрава, пальцами придерживая серый армяк на плечах. Истосковалась она по деревенским песням, по пляске веселой каждый теплый вечер.

Ой, скоморохи, люди добрые,

Да по что же вы напраслину возводите?

А я девушка хорошая, приветливая,

Я приветливая да запасливая.

Есть в горшке моем каша с прошлой осени,

Накормлю-ка я ей вас хорошенечко!

Засмеялись слуги, загоготали. Застучала по подоконнику от хохота даже Феодора. Улыбнулся старик с гуслями. Продолжил отрок приятным голосом:

До чего же девка говорливая —

Не дает закончить мне песенку!

Нападет пусть на нее во лесу медведь!

Медведь вышел вперед, стоя на задних лапах, и закачался, притопывая ступнями тяжелыми.

А ему я коромыслом как по носу дам!

Добрава скинула армяк на руки Людмиле и принялась плясать, уперев кулачки в бока, а потом плавно отведя в сторону сначала правую, а следом левую руку. Выставила их перед собой, согнув в локотках, топнула по очереди обеими легкими ногами, покачала головой и закружилась – только понеслись по ветру полы белой рубахи. Все заахали, замахали красавице руками и платочками. Вдруг вышел на крыльцо сухой высокий Никита в медвежьей шубе и велел гнать скоморохов прочь. Феодору по спине ударил хорошенько, чтобы не глядела на срамные зрелища. Жаловалась потом воеводина дочка Добраве, взбивавшей ей на постели высокие перины:

– Мы с тобой как в монастыре живем, ей-Богу! Ой, сбегу я отсюда, непременно, скоро. В этом тереме грустно, как на панихиде…

А старая Малуша пугала людей на поварне:

– Разве медведю плясать положено? Что хочешь, выложу, а все-таки был сегодня у нас на дворе колдун, волколак. Быть теперь беде терему воеводиному…

Сильная маленькая рука резко отодвинула занавеску из войлока. Невысокая девушка покинула юрту-купол, бежевую, с двумя широкими черными полосами и белыми узорами на них. Два воина в крупных шапках с меховой опушкой и теплых халатах поклонились госпоже и приготовились сопровождать ее, но та лишь покачала головой и обратилась к одному из них:

– Толуй, вели седлать мою кобылицу. Как вернусь от Абукана – поеду к отцу.

Широкими шагами девушка двинулась к другой юрте – белоснежной, с вышивкой, сделанной золотой нитью и алым шелком, у входа в которую были воткнуты копья. На них развевались на осеннем ветру конские хосты. Возле входа в жилища Абукана – старшего сына Бату-хана – стояли четыре воина, и все они поклонились пусть и нелюбимой, но сестре своего господина.

– Бортэ-ханум, не велено никого пускать.

Девушка поджала губы и нахмурилась. Будто всю чужеземную красоту впитала она в себя. Тоненькая и легкая, как степная птичка, с загорелой то ли желтой, то ли коричневой кожей, узкими, но от этого не менее выразительными карими глазами и бровками, будто нарисованными одним взмахом тонкой кисти, как причудливый китайский иероглиф. Густые черные волосы, заплетенные во множество косичек, змейками спадавших по плечам и груди, отливали синевой. Зеленая шелковая рубаха до щиколоток была украшена снизу и по рукавам воланами. Воротничок застегивался золотыми цветами, и от него на грудь спускалось пять цепочек с драгоценными изумрудами на концах. На девушке был также темный короткий кафтан без рукавов, украшенный желтой тесьмой и монетками и отделанный рыжим лисьим мехом. На ножках ладно сидели узорчатые сапоги с приподнятыми носками. Торчавшие из-под подола рубахи шаровары спасали от холода резвые ноги.

– Это важно!

– Нельзя пустить тебя в юрту, госпожа. Уходи. Мы скажем Абукану, что у тебя есть до него дело. Хан сам приедет к тебе.