Ольга Дехнель - Дороги моря

– Хочешь, я тебя научу? – он учит меня обращаться с ножом и правильно сжимать кулак. «Не боишься, что все это будет использовано против тебя? – Принцесса, прошу тебя.» и целует мне костяшки пальцев. Этот жест становится привычным. Отчего же ему каждый раз удается меня достать? Каждый раз удается заставить меня забыть, как дышать и нужно ли это вообще.

В конце я пытаюсь вернуть ему нож, он качает головой, – Пусть будет у тебя.

Я продолжаю смотреть на него вопросительно, я не понимаю, и он добавляет с нажимом, закрывает мою ладонь на рукоятке, – Это подарок.

Я не знаю, откуда он берет эти вещи – знаю только, что у него их не так много. У него никого нет, где-то есть полубезумная мать и пьющий отец, которому нельзя с ним видеться, это он рассказывает мне украдкой, на ухо, в парке, когда мы сидим, прижавшись друг к другу и делимся, делимся, делимся. Однажды он говорит: я хочу оставить свой автограф на каждой вещи в твоей голове, на каждом воспоминании. И хочу, чтобы ты сделала то же самое. (Все, к чему он прикасается, кажется мне.. более красивым. Я кажусь себе красивой.)

У него получается.

У него нет практически ничего своего. Но он делает мне подарок все равно.

– Спасибо, Илай.

Имя приятно катаю на языке, уже привычно, в сотый раз вижу, что удивительные вещи делать способен не только он. И не только со мной. Я собираю его реакцию жадно. Не могу оторваться.

***

Я нахожу себя перед зеркалом, летом, в собственной ванной, мы остаемся вдвоем, я понятия не имею, где мои родители на этот раз и не хочу этого знать. Сейчас – время думать не о них, я сфокусирована на нем предельно, он целует меня в шею, я слышу, как он рычит. Стекло запотевшее и мы оба абсолютно голые, жмемся друг к другу, это всегда больше в голове, я отзываюсь на каждый его толчок, он придерживает меня за живот, привлекает ближе.

Когда мы делаем это в первый раз – неловкий и неуклюжий, он снова не может мне поверить, «Как ты вообще реальна?» но даже это не первое, что он мне говорит. Первым было «Спасибо, я не могу поверить, что ты разрешила мне прикоснуться к тебе.»

Это не было вопросом моего разрешения, я хотела, я всегда хочу, чтобы он ко мне прикасался, это хорошо в той мере, что я теряю ориентацию в пространстве, запрокидываю голову, я громкая, я с ним всегда бессовестная, он качает головой, снова рычит мне в ухо, я люблю этот звук невероятно, кусает шею, оставляет свою отметку и заставляет смотреть.

Протирает рукой зеркало, чтобы я видела.

Чтобы я видела нас. Чтобы я нас запомнила.

Я еще не знаю, что картинка впечатается в память намертво, я запомню его, растрепанного, кудрявого, раскрасневшегося, с огромными зрачками, он продолжает двигаться, сжимает мои бедра, оставляет синяки. Я честно думаю, что я не в том состоянии, чтобы это запомнить, чтобы вообще думать, подаюсь бедрами ему навстречу и пытаюсь прижать еще ближе, он всегда, всегда нужен был мне ближе. Еще ближе. Даже когда ближе, чем были, оказывается уже невозможно.

Картинка остается, мы все еще неловкие подростки, школа неумолимо заканчивается. Мы все еще до смерти влюблены.

Я зову его по имени, пока он меня держит, все это мокрое, все это жаркое, когда меня накрывает с головой, я сжимаюсь у него в руках, не могу отдышаться, он держит меня, он всегда держит меня и удерживает меня здесь. И я никогда так не любила лето и никогда так не любила собственный дом, но все имеет смысл, когда он рядом.

Много месяцев после он скажет, что единственный раз, когда он чувствовал себя красивым – «Этот тот раз, помнишь? Когда у нас был секс перед зеркалом, в твоей ванной». Конечно, я это помню. Я почти плакала от того, как мне было хорошо.

Я говорю, что единственный раз – это несправедливо. Это ужасно несправедливо. Что он красив для меня каждый день, что я никого лучше него не видела.

Я рисую его каждый день, он в каждой моей книжке, в каждом моем скетче, даже самом неловком, в каждой моей картине, даже когда мы не вместе, я чувствую его внутри все равно.

Еще я скажу, что он был немного неправ. Он не был просто красив. Или даже я не была просто красивой. (Принцесса, – он фыркает, – Ты всегда красивая.)

Но дело было даже не в этом. Абсолютно не в этом. Я говорю, что мы были лучше всех. Мы были будто молодые боги.

Я говорю, что не чувствовала себя счастливее.

Я говорю, что весь мир в тот момент был для нас.

Каждый чертов раз, когда ты рядом, каждый чертов раз, когда ты внутри, каждый чертов раз.

Я продолжаю выворачивать руль машины на ту же полосу, чтобы влететь в него с диким скрежетом, другая дорога мне просто неинтересна.

Мы – молодые боги, Илай.

Я люблю тебя, я люблю тебя, я люблю тебя.

Кто проиграл? Я, кажется, знаю.

***

Я нахожу его на моей кровати, он выглядит расслабленным, даже успокоенным, наблюдает за тем, как я верчусь перед зеркалом, по его лицу гуляет тень усмешки, но не торопится показываться полностью. Когда я оборачиваюсь к нему, мы встречаемся взглядами, нам обоим чуть смешно, я не потрудилась даже одеться, мой тон обвиняющий только вполовину, комната тихая, пахнет сексом и потому никому из нас не хочется даже повышать голос, я замечаю мягко, – Ты снова меня всю пометил, и тебе совершенно не стыдно.

Он показывает зубы, о, ему совершенно не стыдно, ему, знаете ли, не бывает стыдно.

(Это ложь, к тому моменту я уже знаю, что стыд он испытывает практически постоянно. За себя. За все, что он есть. За все, что он делает. Мне за него больно. Мне за него невероятно грустно.)

Он протягивает ко мне руку, гладит по животу, смотрит со значением, настолько со значением, что я едва могу вынести этот взгляд.

Молчание между нами глубокое, осмысленное, я подтягиваю к себе его футболку – не ту, в которой вижу его впервые, в этот раз одна из его любимых групп, натягиваю через голову, становлюсь серьезной.

– Слушай, я хочу тебе кое-что показать. Но пообещай мне, что ты не будешь смеяться, хорошо?

Он разводит руками, вроде как ты могла такое обо мне подумать, я приподнимаю бровь, выражаю крайнюю степень сомнения, вроде уж я-то тебя знаю. И это странно. Это удивительно. Я действительно его знаю. Я действительно..

– Пообещай.

Он вздыхает, будто мы говорим об очевидных вещах, но все же соглашается, – Обещаю.

И тогда я подхожу к столу, я достаю их все, во рту поселяется привкус страха, я почти задыхаюсь, пока он смотрит рисунки – множество его лиц, множество его рук, мы вдвоем, его так много, господи, как много его набралось, я затаиваю дыхание, от волнения меня почти тошнит. Он замечает нездоровый зеленый цвет, кладет руку на колено, привлекает к себе, утыкается носом в волосы – на секунду. Обозначает свое присутствие.

Я жду вердикта так, как смертник ждет вынесения приговора. Я показываю свои рисунки. Мораг занята их продвижением так, будто ее жизнь от этого зависит. И вот он видит мои рисунки тоже. Однажды я рисую ему дерево, и он на нем рисует чудовищных совершенно ворон, рисовать не умеет вовсе.