Ольга Дехнель - Дороги моря

Женщина склоняет голову, ее спутники остаются рядом, никто из них не приближается к Дому, они замирают неподвижными. Я знаю, что они ждут. Знаю, что они будут здесь завтра.

Они приходят. Они остаются.

Они приветствуют меня Дома.

И остаются сплошным напоминанием о том, о чем я никогда не могла забыть по-настоящему, их холодные взгляды и бесплотные ледяные руки. Напоминание о давно пережитом страхе, легкое касание существующей цели – подарить голоса каждому. Каждая страничка, каждое действие приводит меня к заполненному сущностями берегу моря. Каждый шаг говорит об одном и том же. О том, о чем мне никогда не удавалось забыть до последнего, пока я не перестала пытаться, пока это не стало моей нормой. Чем-то привычным, неотъемлемой моей частью.

Призраки – это не вымысел.

Это случается четыре года назад. Это ощущается с той же фантастической четкостью сегодня. Мы повторяем друг друга и переживаем друг друга заново.

При взгляде на Мораг мне больно. При взгляде на Мораг мне тошно, я не могу даже понять, тошно мне от себя или тошно от нее. Мне хотелось, черт возьми, мне действительно хотелось, чтобы она изменилась. Чтобы все произошедшее ударило по ней также сильно, как по мне. Она остается непогрешимой, ее белоснежная блузка, ее идеальная укладка, ее прямая спина. Она остается невозмутимой, смотрит на меня, поджав губы.

Я не называю ее мамой – она не была мне матерью, хотя мы обе любили притворяться, играем в дочки-матери до сих пор. Может быть, наша семья была бы чуть больше похожа на семью, называй мы друг друга «мама», «бабушка», «дочка», говори мы друг другу о любви? Люби мы, в конце концов, друг друга?

Мама, ты меня любила? Хоть чуть-чуть?

Ее дом по-прежнему идеален, белые стены, мрамор, множество картин – даже подлинников, чьи угодно, но только не мои. В доме по-прежнему прохладно, полы по-прежнему сверкают, он по-прежнему похож на музей, из которого меня исключили как черную овцу из стада. Я не захожу в свою комнату, хотя, возможно стоило бы. Просто чтобы убедиться, что хоть что-то от меня здесь осталось. Что я действительно жила здесь, что до всего, что со мной случилось, я вообще была. И была настоящей. Каждый сантиметр дома – ее территория. Здесь никогда не было ничего моего, я неловко ежусь, стряхиваю наваждение, фокусируюсь на ней, не отвожу взгляда: отвернуться в случае с Мораг – почти всегда «враг бежит», и враг бежит с позором.

Я ищу в ней изъяны, покажи мне, хоть словом, хоть взглядом, что тебе было не все равно. Я ловлю эту усталость в ее позе, в ее взгляде, она смотрит чуть в сторону. Раньше я не могла рядом с ней находиться, было слишком много голосов. Тише не стало. Просто я научилась убавлять им громкость. Ее лицо – лицо снежной королевы из датской сказки, было последним, что я помнила прежде, чем провалиться в черное ничто.

Мы с Мораг встречаемся спустя столько времени потому что мне кажется нечестным заставлять ее ждать дальше. Все мое появление – я вернулась, мама. И теперь я лучше. Теперь я готова.

Я не жду радости, не жду бурных приветствий – она не позволяла себе даже обняться, чтобы не дай бог не помять свое платье или укладку, почему должна начать сейчас?

Мы встречаемся и это похоже на скрещивание клинков. Я не хочу быть на нее похожей.

Мы не умеем быть цивилизованными, никогда не могли, бросаемся друг на друга будто голодные акулы, разговор на спокойных тонах длится считанные секунды.

Все заканчивается примерно на том этапе, когда Мораг спрашивает, как я теперь живу, и я отвечаю, что живу с Илаем, ее губы – тонкая линия, если бы Мораг могла убить меня взглядом, она бы это сделала.

– Снова этот мальчишка?

Я не могу ей поверить.

Я просто не могу, не хочу ей верить. Столько лет, и у нее для меня один единственный вопрос.

– Шесть лет, мама. Шесть ли жизни, которые ты у меня украла. И все, что тебя волнует – то, с кем я сейчас?

Этот мальчик, говорила мне Мораг, портит нашу семейную репутацию. Ты портишь ее своими неосмотрительными решениями. Нужно думать о последствиях, милая. Каждое твое действие будет иметь последствие.

Я смотрю как гневно раздуваются ее ноздри, она не хочет выдать недовольства, ничем не хочет выказать.

Но, мама, ты кипишь внутри, выпусти же, выпусти!

Мне хочется, чтобы она разозлилась, спустила на меня всех собак, сделала хоть что-нибудь.

Четыре сущности, бесформенные и голодные, продолжают жужжать за ее спиной.

– Я всего лишь делала то, что было для тебя лучше.

Она цедит, произносит сквозь зубы, комкает слова и швыряет мне их в лицо. Мне ненавистно то, как она снова берет себя в руки, как запирает себя под замок, как смотрит на меня, вскрывает взглядом, ей не нужен для этого даже скальпель.

Я отвечаю тихо, слишком тихо, – Шесть лет в одиночестве. Шесть лет безумия. Когда никто. Никто не мог мне помочь, сколько бы я ни звала. Шесть лет вдали от дома, мама. Это, по-твоему, было для меня лучше?

Я слышу звон. Клинки снова ударяются друг о друга, я и Мораг, мы продолжаем танец.

– Ты была не в состоянии принять решение, врачи разводили руками, эта ситуация начала привлекать внимание. Что мне оставалось делать, Скарлетт? Скажи мне, что я должна была сделать? У тебя нет детей, с этим мальчишкой, к слову, у тебя не будет нормальных детей, люди его сорта превращают в хаос все, к чему они прикасаются. Ты не знаешь, какого это. Я пыталась уберечь тебя. От тебя же. Я знала лучше, тебя здесь не было, и ты не имеешь права осуждать меня. Ситуация требовала решительных мер, твой отец на это решение оказался не способен.

Зато ты оказалась.

Хочу сказать. Зато ты смогла. Молчу. Я чувствую ее взгляд, но не могу ответить ей тем же. Мне кажется, что сейчас меня стошнит прямо на ее мраморный пол. Она смотрела на Илая как на бездомного пса, замаравшего грязными лапами ее белоснежный ковер. Интересно, как будет смотреть на меня?

Она до сих пор не понимает. Она до сих пор думает, что, изолировав меня, заперев меня, поступила правильно. Она до сих пор не желает знать, что именно со мной сделала. Она до сих пор смотрит на меня как на болезнь, которую можно и нужно лечить.

Иногда я слышу внутри этот голосок. Люби меня. Пожалуйста. Люби меня.

И наступаю себе на горло.

Что мне действительно нужно ей сообщить, – Я бы осталась с тобой. Понимаешь? Я бы осталась с тобой, я бы пыталась тебе помочь. Ты.. Ты просто испугалась, ты пугалась каждый раз, начиная с моего рождения, ты так и не прекратила. Ты же мать, господи! Ты же моя мать!

– Я никогда об этом не просила!

Она выпаливает прежде, чем успевает себя остановить, и глаза ее чуть округляются, она не ожидает этого от себя, точно также, как не ожидала я. Мы с тобой так похожи, посмотри, у меня твой нос, твои глаза, твоя осанка, я говорю с теми же интонациями, что же ты делаешь, мама, что же ты делаешь. Я жду, что она остановится, – Ты не была нормальной, с самого твоего рождения, ты не была нормальной, я не просила об этом, я не была к этому готова, если бы твоя дочь вернулась с того света, Скарлетт, если бы твоя дочь была.. такой. Ты бы так не говорила. Ты даже не кричала. Ты не кричала, они сочли тебя мертвой, ты по всем параметрам должна была быть мертвой, мысленно я тебя почти оплакала, они отложили тебя на стол, занялись мной. Они посчитали тебя за границей спасения. Ты закричала от боли и от холода, ты ничего кроме боли и холода не знаешь.