Павел Тиккоев - ГОРА РЕКА. Летопись необязательных времён

– Предлагаю – фифти-фифти. Короче полпятого и закроем тему.

Все с удовлетворением воззрели на Тоя, который и рожей и здравым рассуждением прикончил на себе полоумного и сжёг его последние признаки своим глубокомысленным взором в сторону ходиков.

– И подкрепим наше единодушное мнение о происходящем времени этим креплёным… – Фасоль сильно-утробно икнул и поднял стакан, а потом быстро прикрыл рукой рот, чтобы приглушить очередное возмущение его внутренностей предстоящему испытанию.

– Подними руки вверх и глубоко вдохни… задержи в себе, – Тюль зафиксировал кадык в неподвижности, демонстрируя Фасолю некое правило, – потом выдохни. И там… – Тюль похлопал себя по животу, – всё поймёт. Ну, будто бы ты сдался и больше не опрокинешь… Оно и притихнет. И вот тут, смаху… – Тюль вогнал в себя свою дозу из своего стакана, крякнул, перекосив рыло, выдохнул и тут же заржал. Но, видно, что-то не срослось, потому что через короткое время он всё же не справился с усвоением напитка и стремительно ушатался в необходимом ему на этот момент направлении.

“Пошло́” только Ермиле и Толстому. Фасоль продолжил совершенствовать и учащать «ик» и «илчок» и эти разные звуки зависели только от того – делал он это с закрытым или открытым ртом. Той вообще окарался: предварительно нюхнув, он убил в себе не только желание, но саму возможность поместить содержимое внутрь себя. Его настойчиво перекосило и лицом и рукой, державшей стакан; эту руку вывернуло до такой степени, что она чокнула донышком по столу и презрительно отцепилась от стакана, чуть было, не опорожнив его содержимое на клеёнку. Но стол был не робкого десятка, и он удержал гранёный без опрокидывания. «Мир всем» – пропели хором несколько стекляшек в столкновении, сотворённом пайкой Тоя с другими гранёными. Девчонки даже не поднимали своих стаканов. Они были проучены «иком» Фасоля, помнили о недостойности такой смеси в их среде и были напуганы метастазами своего предыдущего «четвертьглоточка».

В общем, продление “продолжения” явно не заладилось, а поначалу безнадёжная попытка «пора по домам» фанатично утвердилась. Галка привычно забралась «на ручки» к Ермиле и углубилась головой в просмотр сновидений у него на плече. Толстый вновь облапил Лизу, но уже как-то безыдейно-пьяно и исключительно для поддержания собственного реноме и что весьма актуально – равновесия. Тюль, освобождённый от внутриутробного негодования и изрядно претерпевший в этом освобождении, уныло “отходил” на плече у Любы и бессодержательно таращил глаза в попытках не задремать, а то и не уснуть, хотя бы даже и временно. Фасоль умело ненавидел свои телотрясения, продолжавшие терзать его импозантную скульптуру, стоявшую ко́лом; лицом он был устремлён вверх, желая этим придавить ритмично дёргавшийся низ. Нина отстранилась от оказания какой-либо поддержки Фасолю и сделала это куда-то ближе к ёлке, в самую тень розового абажура. Той частично-трезво погасил попытку Марины обнять его и оттеснить куда-нибудь побезлюднее; он твёрдо решил для себя «остаться на свету, пусть и этого долбаного розового абажура», потому что «тьма и эти руки» отторгались сейчас им ещё более ожесточённо, чем ненавидимое им до рвоты шкрябание по стеклу. Ермила вполне и самодостаточно удовлетворился образом и содержанием колыбели для Галки; его нужность совпадала с его желанием и воплотилась в комфортную для них обоих соединённость. Всё распалось на обособленные индивидуальности, и отдельная квартира перестала объединять, а принялась вершить насилие над свободой.

Тягостное бездействие отправил в изгнание Той, он вдруг хлопнул в ладоши и тем выявил в глазах компании мутноватый интерес. Не удовлетворившись содеянным, он хлопнул ещё пару раз и при этом притопнул. Однако начавшееся похмелье, обручившись с усталостью, уже наигрывали свою увертюру и готовили к представлению «хмурое утро после бурного празднования». Нужен был какой-то выход и обязательно – из дома.

Той подошёл к столу и принялся сливать разведённый спирт из стаканов в бутылку из-под водки. Небезупречная точность “сливалы” в движениях позволила всё вместить в бывший порожний сосуд. Неизбежные потери – по горячим следам – Лиза затёрла тряпкой. Компанию эти манипуляции Тоя слегка заинтересовали, но не «почему?», а «для чего?». А после того, как Той молча-отчаянно зачем-то нюхнул из горлышка, интерес всех присутствовавших окончательно преодолел тягу к похмельному унынию. Сам же “занюх” вверг Тоя в такую канделябру, что компания вновь ожила смешками.

– Вот оно уродливое лицо капитализма, – очухиваясь от дрёмы, вяло промолвил Тюль. – Пьют круглосуточно без закуски и исключительно с сигарами. Мы негодуем ихним образом жизни. А с похмелья мы негодуем даже ещё отчаянней! – последнюю фразу Тюль произнёс уже ответственно и дальше вошёл в образ громкоговорителя. – Но не дождутся! Если в нас сейчас допустим, и не лезет, то это не значит и не доказывает. Мы обождём… И заткни её Той, и пусть она дозреет и состарится!.. И потом эту мудрость мы и… – Тюль движением руки показал как “мудрость” через его пасть проникнет куда-то вниз по телу, но при этом чуть переборщил с уровнем опускания, правда, вовремя спохватился и приподнял. – И оттуда эта мудрость… – Тюль замельтешил пальцами обеих рук и плавно воспарил мельтешением до уровня своей высоколобой башки.

– Пр… икк… розорливо… илчок, – выикнул Фасоль и это вышло у него столь цокотно-гулко, что не могло не выдавить из компании смех, но всё-таки безысходно-усталый и нескрываемо-импотентный.

– Что происходит, Тойчик? – Галка прикрыла зевок ладонью и мягко вытекла с рук Ермилы.

– Тише… – громко-шопотом начал Тюль, – он сейчас пойдёт и подожжёт вражеский танк… вишь, бутылку с зажигательной смесью приготовил?

– Какой танк? Вы что тут, совсем?

– В… ойна, – подйокнул Фасоль.

– Той добровольцем записался, – вмешался Толстый столь серьёзно, что все на мгновение прониклись.

Той соорудил на своей морде готовность к самопожертвованию и зафиксировал “гранату” в вытянутой вверх руке; из под бумажной пробки при этом просочилось и приготовилось закапать. И тут из тени “партера” грохнул смех Нины; там явно оказались лучшие места для просмотра всего действа.

– Ермилушка, ты тоже играешь с мальчиками в войнушку? – спросила Галка и чуть отступила для восприятия картины вцелом.

– Я танк… вражеский, – невозмутимо ответил Ермила.

– Нин, ну сдвинься ты чуть-чуть, – Галка втиснулась в тень розового абажура. – Продолжайте мальчики. Той у тебя по руке течёт… эта… ну не важно… бросай скорее, рубашку выпачкаешь.

– Так, конец репетиции, – Той опустил руку и быстро попользовал тряпку, так необходимо лежавшую на столе.