Владимир Колганов - Уходящее время

Когда начинаешь новый роман или рассказ, крайне важно найти единственно верное начало, которое бы задало тон всему повествованию, что-то вроде прелюдии, иначе всё пойдёт наперекосяк. Затем надо написать финал, этот завершающий аккорд ещё долго будет звучать в душе читателя, создавая ощущение грусти или радости, и уж наверное должен убеждать в том, что не зря несколько часов подряд перелистывал страницу за страницей, пробираясь сквозь дебри слов в поисках ответа на вопрос: зачем всё это? Ну а дальше дело остаётся за малым – заполнить пустоту между началом и концом. Так было бы и на этот раз, однако, начав писать, я так и не смог остановиться.

Той ночью Тимофей Петрович плохо спал. Посреди вполне обыкновенного сна он вдруг почувствовал словно бы неизвестно из чего возникшее неудобство. Ему показалось, что лежит он не в своей постели под тёплым ватным одеялом, а совсем голый на деревянных нарах, видимо, наспех сколоченных из нестроганных досок. И вокруг него были такие же голые мужики и бабы. Почему голые, он объяснить так и не смог. Было в этом что-то болезненное, кафкианское – словно бы жизнь вывернули наизнанку, и Тимофей Петрович увидел нечто скрытое прежде от его глаз. Увидел то, что видеть ему не полагалось.

Первым желанием было слезть с нар и покинуть это непонятное скопление людей. Однако не было никакой уверенности в том, что ему по силам нарушить этот кем-то заданный порядок. Смущало и то, что в таком виде вряд ли сможет до дому добраться, скорее уж наоборот – первый же встреченный им милицейский наряд прекратит это безобразие и направит либо в КПЗ, либо ещё в какое место для принудительного излечения. Пожалуй, что так. Столь непривлекательный итог настраивал на поиски причин случившегося превращения.

«Чем же я мог им не угодить? В чём провинился перед ними? И за что такая кара?» В мозгу медленно ворочалась невнятно сформулированная мысль и поминутно возникали предположения, одно невероятнее другого, но он по-прежнему не понимал, в чём виноват, за что же впал в немилость. А мысль заключалась в том, что всякому несчастью предшествует заслуживающий порицания поступок, ну, если не поступок, то уж наверняка постыдное намерение. Но что же такого ужасного он сделал? В чём причина?

С давних пор Тимофей Петрович верил в то, что должен быть в оппозиции к любой, какая бы она ни была, господствующей власти. Так должно было быть, этого требовала жизнь, это составляло смысл его существования по определению. В нужный момент тем или иным способом выразить свой протест, дав понять власти, в чём её ошибка – именно в этом заключалась гражданская миссия честного интеллектуала. Но вот сейчас только он ощутил некую потребность своей души, даже можно сказать – страстное желание безоглядно полюбить власть, только бы она освободила его от этого кошмара.

Он даже не пытался задать самому себе столь естественный в этих условиях вопрос: что для него важнее – инстинкт самосохранения или же принципы, которым старался следовать всю жизнь? Ответ был слишком очевиден. И ещё отчего-то показалось, будто место, где он теперь находится – это то самое место, где суждено ему остаться навсегда. И даже странная, не поддающаяся скорому объяснению картина безмолвия и покоя, на которую позволили глянуть напоследок, ему уже нисколько не поможет, сколько бы он не терзал себя в поисках причин. Поздно всё это, не ко времени, раньше надо было думать. Что ж теперь-то…

Себя Тимофей Петрович считал человеком нервического склада и тонкого ума. Не потому, что получил хорошее образование и остро реагировал на происходящее в стране и в мире. Просто никогда не мог смириться с тем, что его уделом может стать столь примитивное существование, когда просыпаешься по звонку будильника и все последующие события дня повторяются раз за разом, от завтрака до ужина, от будней до праздников, от зарплаты до зарплаты. Нет, даже по дороге на работу он пытался решать, что называется, краеугольные проблемы бытия. И поздно вечером, дома, глядя в телевизор, не уставал бурчать себе под нос, что можно было сделать всё не так, если бы доверили страну другим, не этим людям.

Когда ушла жена, Тимофей Петрович для начала немного погоревал. А потом решил, что всё, что ни есть, случается только потому, что нельзя было поступить иначе. На неё он зла вовсе не держал: какое может быть зло, если не один год вместе делили и радости, и горе? Правда, Карина ещё та штучка была – всегда ей чего-то не хватало. Бывало, даже за обедом начинает нудеть – вот ведь сосед делает евроремонт, а почему бы и нам не облагородить для начала… Как это она выразилась? Нет, вот ведь что удумала! Втюхать все сбережения в ремонт только для того, чтобы сидеть на импортном толчке. К этим выкрутасам, странным завихрениям её скудного ума Тимофей относился с известным снисхождением. Что поделаешь, видимо, слишком много сил Создатель затратил на её красоту, а поработать над содержимым головы времени так и не хватило. В конце концов, баба есть баба, ей голова дана, чтоб только языком чесать. И невдомёк Карине, что у соседа имеется дополнительный, тщательно скрываемый доход. Ну а ему, Тимофею, такое выделывать принципы не позволяют.

Говорить с женой о сокровенном он не желал. Не потому, что не поймёт, даром, что на двадцать лет моложе. Да нет, просто вывернет всё так, что потом только и остаётся, что маяться без сна полночи. И ещё это её желание спорить по каждому пустяку до победного конца, настаивать непременно на своём. Это раздражало чрезвычайно. В любом деле Тимофей Петрович на первое место ставил логически обоснованный, непротиворечивый аргумент. Если нет аргументов, зачем же спорить? Получится лишь примитивное бла-бла-бла, а тогда просто жаль затраченного времени.

Да, немалых нервных сил стоило это внешне спокойное течение семейной жизни. Выгнать Карину он бы, конечно, не решился, да и скандалов избегал. Но вот ведь, сама от него ушла, избавила от неизбежного инфаркта. Теперь, говорят, замаливает грехи, обхаживая какого-то новоявленного проходимца из сферы финансовых услуг.

А иногда Тимофей ловил себя на мысли, что, может быть, и к лучшему, что она ушла. Само собой, лучше для неё, не для него же. C другой стороны, всё не так уж плохо повернулось. Жилплощадь осталась у него – по этому поводу не спорили, да это и странно было бы, попросту неприлично, по правде говоря. Квартиру эту он купил ещё в те старые, благословенные времена, когда квадратные метры были вполне по карману работнику умственного труда из научной сферы. Теперь же никакого ума не хватит, чтоб расплатиться с банком, который ссуду выдаёт. Да и какой малахольный её даст? У нынешнего мужа Карины, судя по всему, таких забот не возникает.