Виктор Кабакин - Пансионат «Кавказский рай»

Бывший любовник певицы Казарин ответил так: «Удивительно, что она совершила такое только вчера. (Допрос производился на следующий день после гибели Софии). По своему характеру она должна была уже десять раз сделать себе харакири».

Более обстоятельно коснулся этой темы последний любовник Софии киноактер Игорь Меньшин: «Она не раз заявляла, что наложит на себя руки, если я брошу ее».

Вопрос следователя: «Почему?»

«Наверное, боялась, что и в самом деле расстанусь с ней».

«Вы, действительно, ее бросили?»

«Нет. Хотя долго находиться с ней рядом порой становилось невмоготу».

«Почему?»

«Она не терпела никаких возражений. Мы с ней часто ссорились».

«А в день ее смерти вы тоже были в ссоре?»

«Мы с ней в тот день тысячу раз ссорились и мирились…»

Для профессионала ясно, зачем следователь так акцентировал внимание на данном обстоятельстве. Действительно, если связать особенности личности Разумовской, ее импульсивность и противоречивость, с картиной ее смерти, то вывод о самоубийстве напрашивается сам собой. Таким достаточно примитивным способом следователь создавал себе гарантии служебной безопасности на случай, если не удастся отыскать факты, свидетельствующие об убийстве, и дело «зависнет», то есть перейдет в разряд нераскрытых.

Или действовал согласно чьей-то установке (что очень может быть, учитывая неоднозначную характеристику Разумовской и ее видное положение в светском обществе). В таком случае дело просто-напросто прекращается за отсутствием события или состава преступления и мирно кладется в архив.

Чтобы загубить любое дело, не надо даже явно нарушать закон. Нужно просто превратить его в «жвачку». Профессионалу сделать это нетрудно. Такую жвачку можно мусолить месяцами, годами, периодически выплевывая сжеванные куски и, брызгая перед общественностью слюнями, убеждать ее в том, что, мол, проверяется еще одна версия, надо допросить очередную партию свидетелей, провести новую длительную экспертизу… Неспециалисту трудно разобраться, где и когда прекратилось настоящее расследование и началась обычная жвачка.

На этом весьма интересном месте мои размышления были прерваны вежливым негромким стуком. В номер вошла молодая горничная в синей униформе: коротком жакете и юбке с белым вышитым передником. На пышной прическе короткая шапочка с вензелем пансионата.

Она сделала старомодный книксен и спросила:

– Вольдемар Демидович велел узнать, не желаете вы получить для работы компьютер. Вам принесут в номер.

– Скажите Вольдемару Демидовичу, что я весьма благодарен за заботу, однако предпочитаю обходиться традиционными орудиями производства – пером и чистым листом бумаги.

– Не нужно ли вам еще что-нибудь?

Я отрицательно помотал головой. Она снова присела в книксене, развернулась и направилась к выходу. В прихожей она вдруг наклонилась и что-то подняла с пола. Испуганно повернулась ко мне.

– В чем дело? – спросил я.

– Прошу вас меня извинить. Номер готовился в большой спешке и вот… Не заметили и не убрали.

В руках девушка держала полузавядший букетик мелких синих цветов – лаванды.

– Откуда здесь цветы? – Я сделал изумленное лицо.

– София Петровна держала этот букетик у себя в вазочке на туалетном столике. Умоляю вас, ничего не говорите Вольдемару Демидовичу, иначе меня накажут. Он у нас страшно не любит беспорядка.

Он может, подумал я, вспомнив случай с секретаршей.

– Я никому не скажу. Пусть это будет нашей маленькой тайной. Однако за эту услугу вы должны мне отплатить.

– Что я должна сделать? – расширенными от удивления глазами она уставилась на меня.

– Как вас зовут?

– Роза.

– Вы и в самом деле словно роза, – скаламбурил я.

Щеки девушки заалели.

– Дайте мне на память этот букетик. Я был большим почитателем таланта Софии Разумовской.

– Да, конечно, возьмите, – она с облегченным вздохом положила букетик на стол.

– Эти цветы, наверное, тоже подарок какого-нибудь ее поклонника? —спросил я.

Роза в смятении помолчала, а потом ответила:

– Извините, нам не велено говорить на эту тему. Разрешите мне уйти?

Я кивнул. В третий раз, опустившись в книксен (никогда в жизни женщина не раздавала мне столько поклонов), горничная ушла. А я стал готовиться к ужину.

Я сразу почувствовал за столом атмосферу ядовитых паров. Так бывает порой в электричке или вагоне метро в «гнилую» зиму, когда спереди, сзади и сбоку – одним словом, всюду чихают, кашляют и сморкаются. Ты находишься в окружении зараженного воздуха и почти физически ощущаешь, как болезнетворные бациллы проникают в тебя. Невозможно уклониться от них и нельзя определить, какая станет роковой и заразит тебя простудой, гриппом и прочими малоприятными вещами.

Так и сейчас. Ядовитые микробы холодности и даже неприязни витали вокруг меня. Они явно исходили от мужчины и женщины, сидевших за столом напротив. Сквозь зубы поздоровавшись, когда метрдотель подвел меня к столу, они, хотя мы были абсолютно незнакомы, сразу стали подчеркивать дистанцию, отторгать меня, словно я был для них инородным телом.

Нисколько не смущаясь данным обстоятельством, я принялся за ужин.

– Разрешите представиться, Витольский Альберт Францевич, собственной персоной. Шоумен.

Грузный мужчина средних лет с пышной шевелюрой и красным, слегка отечным лицом, шумно плюхнулся в кресло справа от меня.

– Весьма приятно. Левашов Сергей Петрович, журналист, – в тон ему отозвался я.

– На труп всегда собираются шакалы и грифы, – зло бросила женщина.

Эффектная крашеная блондинка, она часто морщила нос, словно ее мучил насморк. Лицо ее при этом сплющивалось, становилось маленьким и некрасивым.

Я размышлял, какую роль выгодно играть сейчас. Этакого плейбоя, разбитного малого, которому все сходит с рук? А, может быть, некоторой загадочной личности, с намеком на большие связи?

– Я видел, как перед обедом вы подъехали на белоснежном «Мерседесе», – почтительно произнес Витольский.

– Я был на приеме у губернатора, – небрежно бросил я. – Его представитель встречал меня в аэропорту.

Ядовитые пары, витавшие над столом, стали незаметно рассеиваться, уступив место выжидательной тишине. Роль моя, кажется, определилась.

– Вы знакомы с губернатором? – словно только что увидев меня, спросил мужчина напротив. – Ах, простите, разрешите представиться – Меньшин Игорь Игнатьевич.

Конечно, мне знакомо было (не только по протоколу допроса) имя довольно известного актера, заявившего о себе на недавнем сочинском «Кинотавре». И Меньшин, очевидно, ожидал от меня соответствующей реакции. Однако я даже ухом не повел.

– Мы с губернатором приятели, – коротко бросил я. – На днях он приглашает меня на кабанью охоту.