Бахрам Заими - 3 коротких рассказа

«Да, Шауни, я помню».

«Я выбрал имя Джонни специально для тебя, когда услышал, как ты напеваешь Bitter Tears, стоя под осенним дождём».

«Да, Шауни, я помню».

«Ты жил тогда в Лексингтоне, отправился в турпоход с одноклассниками из средней школы Лафайета. Ты был в девятом классе, первый год на новом месте. На следующей неделе мы с тобой отправились в ту школу – большой парк, огромное здание и прелестные одноклассницы. Вот только тебе, четырнадцатилетнему заморышу, которого травили каждый божий день, они не светили. Помнишь того здоровяка? Толстого одноклассника, которого ты ненавидел. Как его звали?»

«Билли».

«Да, верно, Билли. Как-то солнечным днём он сидел под одиноким деревом перед зданием школы. Мы с тобой ещё подумали, почему он не пошёл домой. Уроки час как закончились. Мы по привычке сидели на ступенях у главного входа, глазели на листву и болтали. Помню, ты из чистого любопытства предложил подойти и поздороваться с ним. Я подумал, что идея неплохая, и ответил: „Почему нет, пойдём“. Пожелтевшая трава всё ещё была сырой от дождя, что лил всю ночь, когда мы приблизились. Пахло мокрой глиной. А этот идиот, похоже, забыл, что пора идти домой; набил своё никчёмное брюхо всякой дрянью и дремал, прислонившись к дереву. Жирные пятна от большого гамбургера на брюках, крошки по краям рта и остатки кетчупа, отчего мерзкая его физиономия казалась ещё более уродливой. За этой свиньёй закрепилась слава главного хулигана в старших классах. Твоё лицо побагровело, губы сжались, и в воздухе просвистел молниеносный взмах; отсечённое левое ухо идиота упало в траву. Я почувствовал, как твои пальцы с силой сжали мою деревянную рукоятку; крошечная капля крови вот-вот была готова сорваться с самого острия. Жирная скотина вскочила на ноги, выпучив свои пустые глаза цвета лошадиного дерьма. Рот открыт, в щелях между пожелтевшими зубами – застрявшие куски мяса и салата. И твой спокойный взгляд, устремлённый прямо в глаза этому недоноску: „Прости, ты, кажется, что-то обронил“. И как тебя угораздило придумать такое – смешно до колик!»

«Даже не знаю, Шауни, просто в голову пришло», – произнёс Дэнни с улыбкой и тут же рассмеялся. Они оба рассмеялись.

«Недоносок зажал рану левой рукой; думаю, до него всё-таки дошло, откуда взялась эта боль. Он наклонился, нашарил ухо в траве и бросился прочь, потряхивая своей жирной задницей. Девчонки и те бегают лучше. Больше он не трогал ни тебя, ни остальных. С того самого момента каждый в средней школе Лафайета знал, кто здесь хозяин. Тощий паренёк превратился в крепкого двенадцатиклассника. Все разговоры прекращались, стоило нам появиться в коридоре с хмурым взглядом; каждый уступал дорогу, а позади были слышны только приглушённые голоса девчонок».

«Да, Шауни, я помню».

«Вскоре тихий городок Лексингтон оказался во власти кошмара, в нашей власти. В тёмных аллеях поселился ужас, а мы продолжали расширять свои владения. На этой войне, где всё решают стремительность и быстрота, не берут пленных. Вскрытые потроха, рваные раны, торчащие из-под кожи рёбра. Взмах смертоносного лезвия от одного края до другого; кровавый аромат в воздухе и вымощенные в багровый цвет тротуары. Здесь побывал господин».

У Дэнни задрожали губы, он чувствовал, как кровь струится по венам и согревает всё тело: «Да, Шауни, в нас было много крови».

«Но потом что-то произошло. Новые поступления, как их принято называть. Разноцветный, красный и жёлтый, несколько вариантов из слоновой кости и дорогих пород дерева, с лезвиями из стали и титана. Знаешь, Джонни, я с уважением отношусь к прогрессу, и каждый из них превосходил меня во многих аспектах: по весу, удобству, сбалансированности и остроте. Меня забросили, позабыли, но я не жалуюсь, Джонни, я всё понимаю».

«И началась моя чёрная полоса. Я сбился с пути, Шауни», – грустно ответил Дэнни.

«Так оно обычно и происходит, мой друг».

«Но отчего именно так?»

«Где-то на перепутье ты оглядываешься назад и задаёшься вопросом: если это та же дорога, что и прежде, как я мог сбиться с пути? Но путь тут ни при чём. Это линия, которая берёт начало в прошлом и устремляется в будущее. Ты садишься у обочины в полном недоумении. Ты забыл, почему выбрал эту дорогу. Тогда как нет никакой дороги, а есть только иллюзия».

«Да, Шауни, страсти больше нет, – он наклонился ближе и пробормотал, приложив ладони ко лбу, – я позабыл, что когда-то меня звали Джонни и я любил напевать Bitter Tears. Дэнни – вот всё, что осталось».

«Не говори так. Джонни – твоё настоящее имя».

«Когда мне было шесть, я спросил отца, почему он назвал меня Дэниел. Тот ответил, что выбрал имя, которое ненавидит больше всего. „Я назвал тебя так ещё до твоего рождения, когда узнал, что твоя мать беременна, – чтобы ненавидеть тебя ещё больше“. Мы тогда жили в небольшом городке неподалёку от Бунсборо».

«Кем был твой отец?»

«Тем, кто ненавидел свою фамилию, Бун, всякий раз, когда смотрелся в зеркало. Однажды глубокой ночью, я тогда уже спал, он пришёл и разбудил меня; помню, как его голубые глаза светились в темноте. „Вставай, пора“. Он сел на кровать; на нём было только нижнее бельё, забрызганное кровью, а в руке – огромный, остро заточенный нож, его любимый. Кровь капала на белую простыню. „Я отрезал голову твоей матери, теперь твоя очередь“, – сказал он и взял меня за руку. Я был в пижаме, которую мне подарили на день рождения. Мне всегда нравилось, когда он брал меня за руку. Когда моя маленькая ладошка утопала в его тёплой ладони. Опустив голову, я пошёл за ним в ванную; мои глаза следили за каждым шагом его босых ног. Он открыл дверь, включил лампу. Её свет отразился в огромном зеркале, в белой плитке на стенах. Я готов был слушаться, только бы держаться за его тёплую руку. Он отпустил меня и положил руку мне на затылок. Передо мной, чуть ниже уровня глаз, стояла белая фарфоровая раковина. Я видел, что медный слив не закрыт чёрной пробкой. Отец прижал мою шею к краю; моя голова опустилась в раковину. Мне всегда нравился запах чистого фарфора. Он прижал мою шею к краю раковины. Было холодно. Потом он убрал руку, а к медному сливу медленно потекла тонкая алая струйка. Я поднял голову. Он смотрел в зеркало, на его шее виднелся порез. Горько улыбнулся и стал вгонять нож глубже, очень и очень медленно. Он с улыбкой смотрел на страдания человека в отражении. Алые ручейки впадали в один, вихрем спускаясь по медному сливу. Он опустил руку, и окровавленный нож коснулся его бедра, запачкал нижнее бельё свежей кровью. Я чувствовал во рту запах крови, но желал лишь держать его за руку, пока в ней не закончится тепло. Кровь вытекала из шеи отца, стекала всё новыми ручьями, капала с пальцев. Падала на пол, на белую плитку. На мою пижаму, подаренную на день рождения. Стоять на полу было больше не холодно. Мои глаза наполнились слезами, я почувствовал их вкус на уголках губ. Страдания человека пока не закончились. Нож выпал из его руки. Я взялся за неё – она всё ещё была тёплой. Он умер стоя, бесчувственно глядя в зеркало. Свет в его голубых глазах погас».