Андрей Агафонов - Мама кома

Поначалу он не обижался – Стас жлобом не был, в отличие от Мелик-Пашаева, давал и пацанам заработать, особенно что касалось аппаратуры. Благодаря его коммерческому гению группа уже несколько раз побывала в странах соцлагеря, туда везли водку, оттуда очки солнцезащитные, кроссовки, гитары… Как-то постепенно выяснилось, что Стас уважаемый человек, поговаривали, что он чей-то то ли внук, то ли племянник, но в любом случае – на короткой ноге с Кобзоном, а это, сами понимаете…

Иосиф Давыдович и познакомил Стаса с маститым украинским песенником Алексеем Жевуном. Жевун искал себе аккомпанирующий состав, пел он, правда, довольно противно, но обладал очень обширными связями. По крайней мере, дисков-гигантов имел уже три, больше было только у Пугачевой.

Оставалась мелочь – перебраться из солнечного Зауралья в гостеприимный Харьков. Но сперва подписать договор. А в договоре Кузнецову как «участнику группы» причиталось 16 рублей за концерт – и, собственно, все. Он не числился автором песен, тем более солистом. Пересматривать же условия договора Стас отказывался категорически, здраво рассудив, что Кузнецова без группы никто не знает и никто не возьмет, так что куда он денется.

***

Надо было зайти в филармонию, забрать инструмент, пока Ароныч в Москве (директор филармонии, как и Стас, проводил больше времени в Москве, чем по месту прописки). А то начнутся расспросы, допросы, отеческие увещевания…

По пути, а в этом городишке все было по пути – вот Ленина, вот Маркса, вот улица Советская, здесь и проистекает вся жизнь – решил завернуть к Витюше Микушину, в радиоузел. Витюша, крайне жизнерадостный мужчина с рыжими усами, полным ртом золота и внушительным животом, как раз дискутировал с каким-то пацаном о новой музыке.

– Саша Барыкин играет не очень технично, но вкусно, – говорил он, чуть раскачиваясь из стороны в сторону, – о, Серега, скажи! Привет!

– Ага, – буркнул Сергей, плюхаясь в облезлое кресло. Барыкина он терпеть не мог.

Мимо него в тесное помещение радиоузла, забитое аппаратурой, протиснулся горбатый чернявый мужичок с магнитофонной катушкой:

– Витя, ты хуйню мне какую-то записал! Такое качество пятнадцать рублей не стоит! Давай хоть десять.

Микушин насупился, взял у горбатого катушку, поставил на один из двух новеньких «Олимпов». Колонки S-90 мягко гавкнули. Хрусталем зазвенело фортепиано. Кто-то запел невозможно высоким, сказочным голосом.

– Кто это? – спросил Сергей у пацана.

– Gentle Giant, – ответил тот тихонько.

– Хуйню, говоришь? – ухмыльнулся Микушин.

Щелкнула ручка перемотки. Толстые пальцы Витюши впились в зеленую и красную кнопки. Стерев несколько секунд, он снова включил перемотку. Опять стер.

– Витя, ну кончай, – взмолился горбатый. Но Микушин раз пятнадцать перематывал, стирал, перематывал… Когда катушка забилась в экстазе, хлеща ракордом по корпусу, снял ее с магнитофона и бросил горбатому в руки:

– На тебе на десятку.

Горбатый испарился.

– Чай будешь? – спросил Микушин у Сергея.

– Давай.

– Смотрел вчера?

– Ага.

– Лохам впаривать по пятерочке! Ха-х-ха-ха!

Посмеялись.

– Вот, Андрюха, – сказал Микушин пацану, – знакомься, Сергей Кузнецов.

Пацан недоуменно пожал плечами.

– Радость и бред! – Микушин растопырил пальцы левой руки, скрючил пальцы правой, как бы играя на гитаре, прикрыл глаза, затряс головой. – Солнце и свет! Тающий след! Это рассвет!

– А, вы музыкант! – сообразил пацан.

– Он, блядь, не просто музыкант. Он это и поет! Наташка, выйди! Не видишь, тут взрослые дядьки разговаривают.

Неприметная светленькая девочка скрылась за дверью радиоузла. Сергей заметил, как пацан посмотрел ей вслед. Потом перевел взгляд на него и смутился.

– Вот тебе тема для газеты, – поучительно сказал Микушин. – Живая рок-легенда!

Сергей запротестовал:

– У меня брали уже интервью. Валентина какая-то.

– Валя-Валентина, что с тобой теперь? – блеснул золотыми зубами Микушин.

– Валя Беляева? – встрял пацан. – Так она же тупая!

– Ну да, – сказал Сергей, – и мне так показалось.

– Короче, вы поговорите, – поднялся Микушин, – мне тут надо… лохам впарить по пятерочке…

***

Домой ехал на 24-м автобусе, держась за поручень и уныло оглядывая салон из-под нависших волос. Усы поникли, плечо ныло от футляра с «Ямахой». Все сидячие места были заняты. Уж точно никто не уступил бы хиппарю в джинсах.

Вышел на остановке «Гостиница Москва», перешел дорогу, с облегчением вошел в прохладное фойе.

– А к вам соседа подселили, – злорадно сказала дежурная, подавая ключ.

Сергей пожал плечами и пошел к себе на третий этаж.

В номере вдумчиво причесывался перед зеркалом двухметровый детина, обернувший талию полотенцем. Увидев Сергея в зеркале, он на секунду остановился, снова провел расческой по волосам, аккуратно положил ее на полочку перед зеркалом, повернулся и протянул руку:

– Данила.

Во рту Данилы сверкнул стальной зуб.

«Почему не золотой?» – подумал Сергей. Но спрашивать не стал. Данила был не из тех, у кого спрашивают. Молча пожал руку. Снял «Ямаху» с плеча, положил на кровать.

– Музыкант? – спросил Данила, поглядев на футляр.

– Немного.

– Это хорошо. Работа нужна?

***

Мама Данилы много лет работала директором магазина «Цветы» на площади Ленина. Отца Данила не знал, горя тоже. Рос любимым, обласканным, девственность потерял в седьмом классе, в 17 впервые побывал за границей, в Венгрии, по молодежной комсомольской путевке. Подружился с парой комсомолок, привез себе кожаный плащ как у комиссара Миклована. В следующий раз – пару плащей и десяток джинсов «Левис», просто про запас. Потом захватил комсомолок, одна осталась в Будапеште, оттуда перебралась в Вену, работать по призванию. Прислала ему открытку.

– Поедешь? – спросил Сергей. Они сидели в ресторане «Сокол», за столиком рядом со сценой.

– Если туда, то с концами, – пожал плечами Данила. – А у меня тут мать.

Помолчали.

– Сам-то не думал? Инструмент в руках есть.

– Шутишь? Кому я там сдался? Там негры в переходе лучше играют.

– Это да, – не стал спорить Данила. – А что насчет здесь?

– Здесь? – Сергей огляделся по сторонам. – Да можно, чего нет. Сколько платят?

– Тридцатку за вечер как два пальца.

Сергей присвистнул.

– Ну так. Приличное заведение!

***

– Любимый художник – Дали? – ответсек Леня опустил листочки с машинописью, воззрился на практиканта поверх очков с толстыми стеклами. Обрамленная черными влажными волосами лысина блестела, – а любимый политик Муссолини?!

– Почему?

– Долго объяснять. Это я уберу, – он обвел прямоугольник текста ручкой, перечеркнул его крест-накрест. – И вообще что за анкета, любимый художник, любимый музыкант. Спросил бы еще «любимый цвет», или «что думаешь о хозяине этой тетради»…