Сергей Казначеев - Освобождённые воды. Фантастическая повесть

– Да, ладно, батяня! Я ведь это так, к слову. Понимаю, что всё это тебе памятно и дорого. Не сердись!

Парамон порывисто обнял старика и по-спортивному вскочил на перила, перешагнул на появившуюся словно ниоткуда доску (на самом деле, всё это время она «отдыхала», присосавшись к стене):

– Покедова! – он помахал рукой и совершил пробный круг перед балконом.

– «Покедова»! Вы там Баскунчак с Эльтоном не разведите – а то ведь ещё без соли останемся! – крикнул ему вдогонку отец, но тот уже вряд ли услышал это шутливое предостережение. Впрочем, в каждой шутке…

Ранним утром Парамон Водограев стоял на высоком берегу волжского водохранилища и задумчиво смотрел на таинственно мерцающую гладь воды. Впрочем, сейчас это зерцало казалось отнюдь не блестящим, а сильно запотевшим, да и запашок от неё исходил нехороший – это заживо гнила-разлагалась расплодившаяся на жаре сине-зелёная водоросль. Далеко за горизонтом показался тонкий огнистый краешек восходящего солнца, но его свечение уже разлилось по всему светло-голубому небу на востоке, а северная сторона горизонта ещё отливала молочной белизной. Лишь на юго-западной дуге земного циркуля тон небесной сферы был более насыщенно-синим, как цветки придорожного цикория.

Всё было готово к началу глобальной гидротехнической операции. Уже завтра будут открыты задвижки каналов и шлюзов, и освобождённые, застоявшиеся воды хлынут в суперсложную систему сообщающихся проток и резервуаров, устремятся в сторону засушливых земель Казахстана, пустынь Средней Азии и Калмыцких степей. Пройдёт немного времени, и всё там изменится. Зазеленеют пустоши. Расцветут чудные сады. На месте вчерашней пустыни вырастут изогнутые виноградные лозы и безбрежные хлопковые плантации. Начнёт обнажаться дно, покрытое плодородным слоем тины, появятся на поверхности останки затопленных деревьев, зданий, памятников, церквей. Торжественный момент! А на сердце всё-таки тревожно…

Думая об этом, он и не заметил, как на его спортивное плечо легла невесомая, но тёплая, сухая ладошка. Обернувшись, Парамон узнал свою помощницу, недавно назначенную Управлением.

– А! Это ты, Танзиля! Пришла в последний раз полюбоваться видом мёртвого моря?

– Да… в последний… – в её голосе явственно прозвучала неподдельная, глубокая грусть.

– Ты что – жалеешь!?

– Пожалуй, что да…

– А о чём, если не секрет? – он внимательно вгляделся в её ладную фигурку. Несмотря на технологичный дизайн служебного комбинезона, под ним легко угадывались вполне притягательные женские формы: узкие плечи, маленькая грудь, раздольные азиатские бёдра. Попка, кажется, была немного плосковата, но для потомственной наездницы выпуклость была бы и ни к чему. Впрочем, для углублённого в созидательные размышления гидротехника это сейчас представлялось маловажным. – Ты, по-моему, не очень радуешься воплощению нашего проекта? Ведь вся эта никчёмная вода пойдёт на орошение ваших засушливых земель!

Танзиля помолчала и с лёгким придыханием ответила:

– Да нет, меня всё это… радует, но…

– Что, но?

– … Да вот… Я ведь по моим наследственным корням – зуахтарка…

– Зуахтарка? Это – что? – он с недоумением воззрился на помощницу. Для него понятие национальности казалось дремучим, бессмысленным предрассудком. – И что? Что это значит?

– Зуахтары на нашем старом языке означает: ищущие воду…

– Ну, так вот! Вот она, вода. Благодаря матушке Волге она напоит ваши пустыни. На месте песчаных барханов возникнут реки, озёра, возродится Аральское море!

– Да, конечно, но…

– Опять это «но»! Забудь ты это слово. Скажи лучше: «Да»!

– Мои предки мечтали найти свою воду. А эта – будет чужая…

– Своя, чужая! У воды нет национальности.

– Я знаю, и всё-таки… Всё предстоящее меня сильно беспокоит.

– Да?.. И что же нам делать?

– Теперь, наверное, поздно…

– И зачем ты только пошла в гидротехники?

– Надеялась помочь своей земле.

– Помогла?

– Нет… Пожалуй, не помогла, – Танзиля смахнула с узкого прищура невидимую росинку.

– Ты – что? Плачешь? Но ведь это же – атавизм! И что у тебя за настроение? В будущее надо смотреть с оптимизмом и надеждой. А, Танзиля?

Она молча кивнула в знак согласия. Пауза затягивалась. Парамон, неожиданно почувствовав себя виноватым, приобнял её худые, слегка вздрагивающие плечи. Но не так, как ей бы того хотелось – не по-мужски, а скорее, по-товарищески.

Через день они снова стояли над тем же обрывом. Вода уже бурными потоками устремилась в каналы, протоки и искусственные резервуары. Она была подобна орлице, внезапно выпущенной из тесной клетки на свободу, не доверяла своим чувствам, клекотала, взмахивала волнами как крыльями, не веря тому, что способна парить легко и своенравно. Но вместо того, чтобы устремиться в гордый полёт, она совершала широкие, неуверенные круги. Вместе с чувством неожиданно накатившей воли, вода ещё не верила в то, что ей предоставлена полная свобода. Она была подобна женщине, разбуженной против её желания, и оттого – недовольной и раздражённой.

Парамон Водограев, наоборот, с нескрываемым восхищением взирал на свершающееся священнодействие. Несмотря на глубокое безразличие к религиозным домыслам и догмам, он сам отчасти ощущал себя богом, демиургом, которому суждено было стать великим преобразователем природы. Освобождённая вода представлялась ему вездесущей материей, которая способна на любые дела в пользу человечества. Танзиля, не решавшаяся перечить его переживанием, стояла за могучей спиной гидроинженера и скромно помалкивала. Но мужчина остро почувствовал резкий перепад в женском настроении.

– Ты что, опять чем-то недовольна?! Ведь мы так долго работали над этим проектом!

– Да нет, довольна, очень довольна!..

Он не очень-то поверил её словам – на лице Танзили было написано безмолвное зуахтарское (почему-то он запомнил это странное слово) потрясение.

– Ладно, чего ты!.. – поспешил он подбодрить свою верную помощницу и снова притянул к себе. Та зарделась, вспыхнула и провела ладошкой по глазам.

– Теперь ваши цветы напьются вдоволь? – спросил Водограев, но его вопрос прозвучал скорее как утверждение.

– Да, да!..

За водохранилищем уже показывалось узкая полоска обнажающегося дна, покрытого толстым слоем столетнего ила: от него провеивало духом гниения. Рыба, оказавшаяся в тинистых бочагах, гибла и затухала. Безумные чайки реяли над поверхностью, не зная, радоваться или горевать им над нежданно подаренной обильной добычей. «Ничего! – уговаривал себя Парамон. – Скоро всё просохнет. Отдохнувшая почва придёт в себя, почувствует плодородную силу, способность рожать. Придут роботраки земледельцев. На плодотворной почве зазеленеют сады, поля, луга. Под осень зажелтеют нивы, не хуже, чем на китайских лёссовых подзолах. А пока… пока надо просто переждать…» Вместе с тем, он не мог не признаться себе, что непреодолимое чувство смутной тревоги гнездилось и в его гордой, самоуверенной душе.