Александр Пономаренко - Чужое мнение

Мужчина оторвал свою руку от женского лица так резко, что голова ее невольно качнулась и с тихим звоном стукнулась о радиатор. Женщина взвыла от боли и еще больше разрыдалась.

– Ты все исправишь, – успокоившимся голосом произнес мужчина и поднялся на ноги, – обязательно исправишь.

Глава 8

Чак Дуглас медленно двигался по утреннему парку, укутанному густым туманом, то и дело оглядываясь по сторонам и огибая встречных дворников. Последние его словно и не замечали, усердно работая своими старыми метлами, и Чак был им за это весьма благодарен. Он не любил лишнего внимания, но сам старался наблюдать за каждым встречным. Жизни незнакомцев всегда были ему интереснее своей собственной. Вот парень в брюках и пиджаке с незаправленной рубашкой, бежит, сломя голову, на остановку, не зная, что шестичасовой автобус уже отъехал, а следующий подъедет только через 15 минут. В руках у него кейс, а на шее галстук в цветочек, завязанный наспех и криво. Друзьям говорит, что он важная шишка в большой компании, а в действительности – пиджак от Olive стоимостью 30 долларов в китайском интернет-магазине и брюки, бренд которых, в тех же магазинах, помечается как «брюки, мужской, полиэстер, шерсть», выдают в нем мелкого клерка, зарывающегося в бумажках с утра и до ночи. «Сегодня „большая шишка“ на работу опоздает и получит от босса хороший нагоняй», – Чак ухмыльнулся собственным мыслям.

А вот молоденькая девочка неспеша двигается по направлению к местному МакДоналдсу, где она работает уже полтора года. Рабочий день у нее начинается в восемь утра, но она всегда идет значительно раньше, да и уходит оттуда позже предписанного графиком времени. Дома ее никто не ждет и не греет в холодной постели, страдает бессонницей и явно трудоголик по жизни.

Впереди, метрах в ста, находилась старенькая детская площадка, некогда возведенная самими жильцами близлежащих домов. Ничего особенного, горка, песочница, карусель да пара качелей, но все было сделано с любовью и светлыми помыслами. Много лет прошло со дня установки этих качелей, но все они были в пригодном состоянии и по сей день. Когда-то они были выкрашены в яркие цвета и разрисованы веселыми мордочками. Да, это были времена, когда подобные картинки называли мордочками, а не «смайлами». Сейчас, конечно, краска выгорела на солнце, а местами и вовсе сошла, оставляя после себя пятна ржавчины.

Чак направлялся именно туда, на площадку. В какой-то момент он начал различать совсем тихое поскрипывание карусели «скрип, тишина, скрип, тишина…». Карусель словно выплывала из тумана, а вместе с ней из тумана появлялся силуэт взрослого мужчины, медленно вращающегося на ней, подталкивая себя по-немногу правой ногой. Чак остановился словно завороженный. Еще секунду назад он и не задумывался о том, насколько непроглядная дымка тумана окутала утренний город, а теперь он словно стал зрителем фантастической пьесы. Лишь ближнюю половину карусели Чаку удавалось как-то рассмотреть, дальняя же сторона была сокрыта туманом. Силуэт мужчины появлялся из неоткуда, проплывал пол круга и вновь уходил в никуда, медленно, с тихим скрипом. Это мог бы быть фрагмент фильма ужасов в котором именно на такой карусели, именно в такую погоду катался бы серийный убийца в ожидании невинной жертвы, но это был обычный мужчина и, постояв пару секунд, Чак не спеша двинулся к нему. Он подошел к карусели и опять остановился на какое-то время. Мужчина словно и не заметил, что к нему кто-то подошел. Его правая нога все в том же неспешном ритме толкала его на очередной виток. Чак подобрал удачный момент и ловким движением подсел на маленькое кресельце карусели напротив молчаливого мужчины. Теперь они катались вдвоем, сидя друг напротив друга и не говоря ни слова «скрип, тишина, скрип, тишина…».

Из-под полей своей «детективной» шляпы Чак разглядывал мужчину напротив. Поднятый ворот его пальто не позволял комфортно вращать головой, да этого и не требовалось, мужчина сидел недвижимо, не считая медленных, ритмичных толчков ногой. Одет был мужчина не броско: самые обычные черные брюки и серого цвета свитер с воротом под горло. Рукава свитера были немного коротковаты и из-под них торчала синяя рубашка в клетку. Впрочем, она же торчала и в районе спины, где свитер был небрежно задерт. На ногах старенькие черные шнурованные туфли, немного потертые по краям, со сбитыми носками, чуть грязные по погоде. Проходящий зевака мог бы, при желании, принять этого человека если не за бродягу, то точно за какого-то неряху. Чак невольно вспомнил как сам собирает воедино человеческие образы прохожих по их одежде или поведению, но сейчас был совсем другой случай. Этот человек, возможно, и был неряшлив, но лишь в вопросах того, что носит на себе. Его же гладко выбритое лицо, аккуратная, словно только что сделанная короткая стрижка с небольшой проседью у висков и очки для зрения в строгой хромированной оправе говорили о том, что человек этот не так прост как может показаться на первый взгляд. Самих глаз Чак видеть не мог, поскольку сидели они друг к другу полубоком, но помнил, что это были самые необычные глаза, которые он когда-либо видел в своей жизни. Красные, словно у Альбиноса, глубокие, как сама бездна…

– Сегодня меня уже дважды назвали психом, Чак, – словно прочитав мысли детектива, медленно заговорил человек.

Чак не ответил, лишь немного кивнул головой и потянулся за сигаретами в правый карман пальто.

– Люди видят, но они слепы, – все так же спокойно продолжил «неряха», – слышат, но глухи, могут прикасаться, но ничего не чувствуют. Оболочки, которые думаю, что живут. Чак, они философствуют о смысле жизни, даже не зная ЧТО такое жизнь.

– Мы не вправе судить их за это, – прозвучал сиплый с хрипотцой голос Чака. Такой голос мог бы быть у старика или носителя сложной формы ангины, но Чак любил свой голос и нарочно придавал ему «глубину». С таким голосом его образ загадочного детектива казался Чаку завершенным.

Человек напротив ничего не ответил и Чак повторил:

– Не вправе судить их, понимаешь?

– Мой старый друг, а когда приговор выносили мне, было ли право на это у моего судьи? И не ты ли впился тогда в меня зубами и когтями, утягивая во мрак, когда душа моя стремилась к свету? Напомню тебе, что именно ты привел нас сюда, именно ты тогда погнался за мной и по твоей вине мы оба стали узниками в мрачной темноте.

– Ты же знаешь…

– Оставь, – прервал Чака собеседник, – я не держу зла. Это было давно и я многое переосмыслил.

– Значит ли это, что теперь все по-другому?

– Когда гусеница укутывается в кокон чтобы в последствии выбраться оттуда бабочкой, становится ли она другой?

– Несомненно, – отрезал Чак, – у нее отрастают крылья и она становится красивее.