Алексей Суховерхов - Песни Свободы

Да здравствует Революция!

Памяти Франсуа Клода Кенигштайна (Равашоля)

I.

Двое жандармов втолкнули Франсуа в камеру. Железный засов с раздирающим уши скрежетом задвинулся за его спиной. Все та же камера провинциальной тюрьмы в Сент Этьен конца девятнадцатого века. Те же толстые стены старинного здания. Маленькое окно под потолком с железными прутьями толщиной в палец. Через него абсолютно ничего нельзя увидеть – только кусочек внутреннего двора. Даже и тянуться к нему не стоит. Но из здесь, внутри камеры, смотреть не на что. Грязный лежак с соломой. Замкнутое пространство: все те же семь шагов вдоль и всего четыре поперек. Гробовая тишина вокруг.

Власть предприняла небывалые меры безопасности, когда его перевозили из Парижа. И здесь на суде – охранников было больше, чем зрителей в зале. В провинции Луара, его знали меньше, чем там, в столице. И даже друзья покинули его. Может быть, потому что он предпочитал действовать один.

Этого не может быть. Они не могли так поступить с ним. Государственная машина сама преступает закон. Его судили не за то, за что хотели казнить в Париже. Ему не дали сказать последнее слово – а ведь он написал речь. Разве это не право обвиняемого – сказать все, что он о них обо всех думает?

Присяжные все-таки решились на то, чтобы вынести обвинительный вердикт. А судья не побоялся приговорить его к смерти. Все было кончено.

– Да здравствует анархия, – и это все, что он успел выкрикнуть после оглашения приговора. Теперь его судьба решена. Он это знал, и не мог в это поверить. Что станет с этим миром, когда не будет его?

Франсуа не подал апелляции – что толку спорить с бесчестным и одновременно всесильным государством? А значит, его обязательно казнят со дня на день.

О том, что теперь он ждет смерти, Франсуа напоминал надетый на него костюм из толстой кожи, сковывающий движения рук. Для того, чтобы он не смог покончить с собой. Франсуа плюхнулся на свой лежак и погрузился в свои мысли. Он все еще не верил, что теперь уже точно жизнь кончена и дни его сочтены.

Откуда-то из далека, оттуда, со свободы, слышалась занудная мелодия шарманки, повторяющаяся по кругу. Голоса шарманщика не было слышно. И от этого музыка казалась еще более навязчивой, повторяющейся и банальной. Именно такой была его жизнь когда-то.

Франсуа лег на спину. Его взору представился обшарпанный потолок. И он погрузился в свои воспоминания. О том, как его отец покинул семью, когда ему было всего 8 лет. Какой это был год? Кажется, 1867-й? Он остался с одной матерью, братом, сестрой и племянником грудного возраста. С тех пор Франсуа вынужден был работать, чтобы содержать семью. Пастухом в деревне. Рабочим-красильщиком на производстве. Именно тогда он тоже, вот так вот, как кто-то вдалеке за окном, подрабатывал, крутя шарманку. Да и вся его жизнь был шарманкой – Франсуа трудился от зари до зари, потом приносил домой то, что заработал. Деньги заканчивались прежде, чем он зарабатывал что-то вновь, и он опять был голоден и беден.

Так живут миллионы людей в мире, крутят свою шарманку по кругу. Но уже тогда Франсуа был другим. Он самостоятельно овладел аккордеоном и играл на благотворительных праздниках в этом самом городе, в Сент-Этьене, там, где теперь ему предстояло умереть. Франсуа не был похож на остальных людей. И даже сейчас, лежащий на грязном лежаке в кожаном одеянии, стесняющим движения, за железными прутьями маленького окна, за стальной дверью и высоким забором городской тюрьмы он был более свободен, чем кто либо, во всей Франции. А может быть, и в мире.

Потому что граница свободы проходит не где-то там, за крепостным забором, охраняемом полицаями. Не по линии закона или беззакония. Не по кожаному костюму, сковывающему движения. И даже не шее, которую у Франсуа должны перерубить гильотиной по приговору суда. А где-то внутри, в самой глубине сознания, в глубинах мозга.

Франсуа лежал, уставившись в потолок, и вспоминал свою жизнь, полную лишений и горя. Холодные зимние ночи на пастбищах в горах Пилат. Запах навоза, окружающий его, когда он работал батраком на окрестных фермах. Тяжелую работу красильщика. И он осознавал, что то, что он сделал – это все-таки лучше, чем жить так, как все.

Он вспоминал свою первую любовь. Свои первые свидания – прогулки по родному городу. Первый поцелуй и ту незабываемую ночь любви. Те далекие тайные встречи. И известие, что она выходи замуж за более богатого – за одного из владельцев компании, в которой он работал, за его босса.

Его деда и отца, самого Франсуа и его семью всегда преследовала бедность и голод. И это при том, что вокруг лавки мясников, продуктовые лавки ломились от всего, что только можно было себе вообразить. Если кто-то и виноват в том, что он стал таким, так это те люди, которые сделали этот мир таким разным. Для тех, у кого есть деньги и всех остальных, у которых их нет и быть никогда не может.

О чем думал хозяин производства, когда уволил его за участие в забастовке? Понимал ли он, что Франсуа будет нечем кормить семью? Его любимая родная сестра умерла тогда, потому что не чем было платить врачам.

Наверное, именно в те дни Франсуа понял, что все нуждающиеся имеют право взять силой все, что им нужно. Что они не обязаны ждать милости от равнодушного общества. И это это будет куда справедливей, чем сохранение существующего социального порядка, который угрожает жизни каждого. Отбирает эту жизнь.

Он собрался со своим другом и уехал в Лион – искать лучшей доли. Франсуа вспомнил, как стоял на вокзале большого города, без денег, без еды. И думал, как заработать хотя бы что-то. А там, дома, его ждала такая же голодная, как он, семья, самые близкие.

Понятно, что он брался за любую работу. Но и здесь жилось не лучше. И в очередной раз, лишившись заработка, Франсуа возвращается домой. Уже без всякой надежды на то, что его труд – красильщика, сталелитейщика, рабочего химчистки, кого угодно, – вытащит его из пропасти.

Кажется, именно в эти дни он стал анархистом.

Жизнь проносилась в его воспоминаниях яркими картинами на потолке. Одиночное заключение последних месяцев убивает жизнь, но развивает фантазию и образность. Франсуа смотрел в этот грязный потолок и вспоминал себя, близких, врагов и друзей. И к нему постепенно приходило осознание, что это его приговорили к смерти. Это его казнят на гильотине в самые ближайшие дни.

II.

Неизвестно, сколько часов он провел на своем лежаке. Но он постепенно становился самим собой. К нему возвращалась сила и злоба на этот мир, который сделал его таким. А потом приговорил его за это к смерти.