Алексей Суховерхов - Песни Свободы

Постепенно Франсуа поднялся. Стал ходить по периметру камеры. Семь шагов – три шага – семь шагов – три шага. Но это уже не было движением по кругу. Он разорвал повторяющуюся мелодию шарманки очень давно, еще тогда, когда стал сначала преступником, а потом революционером.

Он знал, что когда-нибудь всему приходит конец. Все люди знают это. И если спросить человека, что бы он сделал, если бы ему осталось жить пять лет, он бы построил свою жизнь по-другому. Не тратил бы ее зря. Франсуа знал, что все кончится. И поэтому использовал ее. Разорвал замкнутый круг и все эти годы дышал полной грудью.

С ужасным скрежетом скрипнул засов на двери, и в комнату вошел человек в черных одеяниях.

– Здравствуйте, господин Равашоль, я аббат Кларе. Я пришел, чтобы Вы могли исповедаться и приготовиться к встрече со всевышним…

– Господин аббат, если бы я верил в Бога, то никогда бы не совершил всего того, за что приговорен к смерти.

Но жизнь не оставляла Франсуа выбора. Священник был первым и единственным человеком, посетившим его за все эти дни, с которым можно было бы поговорить. Государству мало было убить революционера, власть хотела раздавить его, боялась его, и поэтому стражникам и полицаям было категорически запрещено общаться с ним. Поэтому Франсуа не выгнал аббата, а позволил ему остаться. Ему хотелось донести до людей, хотя бы до этого ряженного ко всему безразличного святоши, кто он, зачем он здесь и за что он готов умереть.

– Бог милостив, он простит Вас, если Вы покаетесь, у Вас еще есть время…

– Я не преступник. Анархисты правы, когда утверждают, что для того чтобы установился повсеместный мир, должны быть просто уничтожены те причины, которые порождают преступления и преступников.

– Вас скоро казнят…

– Это бесполезно – казнить таких, как я. Никогда с нами не будет покончено путем репрессий. Мы все когда-нибудь умрем. Просто такие, как я, вместо того чтобы умереть медленной смертью от болезней и лишений, предпочитают сами взять то, чего нам не хватает, пусть даже рискуя собственной жизнью, которая приносит одни страдания.

Священник задумался. По большому счету ему нечего было сказать этому человеку. Франсуа не был несчастен, он не выглядел обреченным. В нем была необъяснимая сила – в этом связанном кожей человеке.

– Вас казнят не как революционера, а как обычного преступника…

– А что бы изменилось, если бы я не был осужден сейчас за то, что убил и ограбил несколько богатых стариков, всю жизнь наживавшихся на труде таких, как я? Моей семье элементарно нечего было есть ,когда мы с моим другом вскрыли склеп баронессы Рош Тайе на кладбище под Сент Этьеном. Зачем баронессе перстни, медальон, нательный крест, когда золото ей все равно больше не понадобится? Так же, как и мне – уже завтра.

– Но Вы не только грабили, занимались контрабандой и другими грязными делами. Вы ведь убивали. Вас осудили за убийство отшельника в Форезских горах и кражу 35 тысяч франков…

– Это потому что меня не смогли осудить как революционера, террориста и анархиста. Власть вспомнила и выдвинула старое уголовное обвинение, потому что она всегда бессильна против таких, как я. Вот и приходится государству – действовать обманом. Впрочем, вот лично я за свою жизнь своим праведным трудом не смог скопить и пяти франков. Где же здесь справедливость? И откуда этот несчастный монах взял такие деньги?

Священник делал свое дело, спасал, как ему казалось, заблудшую душу. И все-таки он понимал, что то, что говорит этот человек – отчасти истина. Страшная правда нашего времени. Он так и не мог понять, кто перед ним: маньяк, убийца и грабитель или революционер и террорист.

– Неужели Вы считаете, что имеете право убивать всякого, кого Вам вздумается?

– Вы смотрите на мир с другой стороны баррикады. Для того, чтобы не было преступности, нужно всего лишь уничтожить бедность, просто дав людям все самое необходимое. Для этого необходимо перестроить мир по новым принципам, создать такое общество, в котором люди будут единым дружным коллективом, где каждый, работая согласно его возможностям, мог бы потреблять в соответствии со своими потребностями. Тогда, и только тогда не станет ни жертв, ни рабов денег. И тогда мы больше не увидим, как женщины продают себя за деньги и как мужчины идут ради них на убийство. Причина всех преступлений одна и нужно быть дураком, чтобы не замечать этого.

Аббат Кларе задумался. Все-таки кто перед ним? Вор и убийца? Или фанат революции? Ему часто приходилось исповедовать приговоренных к смерти. Но это были совсем другие люди. Испуганные, сломленные. А этот молодой человек производил впечатление циничного и спокойного. Наверное, именно такими должны быть настоящие герои. Если бы только аббат не знал, что человек, стоящий перед ним, сделал в этой жизни.

А пока священник, стоящий рядом с ним и брезгливо поглядывающий на грязный лежак с соломой, задумался о чем-то своем, Франсу вдруг осознал окончательно, что жизнь его закончится не сегодня – завтра. И его первоначальная растерянность, погрузившая его в глубокие воспоминания еще несколько часов назад, сменилась настоящим гневом. На этот мир. На тех, кто им правит. На этого сытого и самодовольного ряженного, который брезгует сесть на его солому и примостился где-то с краю.

– Жаль, что я так мало успел! Теперь уже все кончено. И я могу вам многое рассказать.

Священник знал из газет, что Франсуа с 18 лет начал изучать анархизм. Что он встречался лично с теми, кто участвовал в Парижской коммуне. Да, когда-то эти люди были национальными героями. Но спустя каких-то десять лет – от них осталась всего лишь группа теоретиков. Тех, кто только говорил о терроре и возмездии. И вот перед ним был тот человек, который взялся за дело сам. Совершенно один.

– Да, если бы я убил и ограбил нескольких буржуев для того, чтобы прокормить свою семью, я не считал бы себя преступником. Но и не был бы тем, кто я есть. Ведь это я 15 февраля 1892 года украл 30 килограммов тротила со склада угольной шахты возле города Саузи-суз-Этиоль. У моих друзей, может быть, никогда не хватило бы на это духу. Для того, чтобы взорвать этот мир.

Аббат Кларе знал эту историю. Ее знала вся Франция. О ней печатали во всех газетах. Первый взрыв прогремел уже 11 марта 1892 года. Обвалилось несколько лестничных пролетов в доме 136 на бульваре Сент-Жермен. Париж вздрогнул от взрывной волны. Экспертиза подтвердила, что остатки бомбы, начиненной картечью, имели прямое отношение к пропаже на шахте. Это была месть судье, который вел процессы против анархистов, участвовавших в демонстрации 1 мая годом ранее и требовавших восьмичасового рабочего дня. Только по чистой случайности служитель фемиды остался жив.