Николай Борисов-Линда - Грани выбора. Сила характера против силы обстоятельств

Сергей опять умолк внезапно, на полуслове, то ли не зная, на что он имеет право, то ли не желая договаривать. Мне показалось, будто я понял, уловил недосказанное им, и я поспешил возразить:

– Извини, Сергей, я не согласен с тобой, нельзя воевать с целым народом…

– Никто так не ставит вопрос. У меня нет ненависти к чеченцам, и я думаю, многие наши жертвы из-за этого. Но почему с русскими можно делать все, что заблагорассудится, а с другими нельзя… Мы не научились по-настоящему ненавидеть своих врагов, а эту нечисть, что довела людей до такого состояния… необходимо вывести… Ладно, Василий, давай прекратим этот никчемный разговор… Только я уверен: если стреляют из-под юбки, жалости нет места…

– Сергей, ты же православный! – не унимался я. – Крестик, наверное, не из-за моды носишь. А в писании говорится «не убий». – Увидев, как он сжал кулаки, я осторожно обнял его за плечи. – Успокойся, Сергей. К тому же, говорят, что Бог един, будь то мусульманин, буддист или православный. Наш Создатель… Просто называют его по-разному. А убитые, как с той, так и с другой стороны, сейчас предстали перед Всевышним. Наверное, он разберется с каждым в отдельности и каждому воздаст по заслугам…

– Ну, спасибо, просветил. – Сергей кулаком хлопнул по сто-лу. – Не было тебя там, рядом со мной. А я-то все думал, в догадках терялся, что же мне не хватает? Оказывается, проповедей твоих гнилых.

Я примирительно улыбнулся:

– Извини, может, что-то сказал не так. – И спросил невпопад: – Расскажи про Степана, как он погиб?

– Там же, в тот день, когда дом брали. – Он устало посмотрел на меня и тихо сказал: – Василий, прости, не могу я сейчас об этом. Если захочешь, расскажу завтра… А сейчас пошли спать.

– Ну что ж, завтра так завтра. Спокойной ночи.

Он ушёл. Я разложил постель, разделся и юркнул под простыню. Едва закрыл глаза, передо мной, словно на киноэкране, возникли сцены из рассказа Сергея. Я вновь удивлялся увиденному – но уже во сне.

И в полусне мне было тревожно, неуютно. Привиделось, что крыша вагона бесшумно отделилась вместе со стенами и люди полетели в черную бездну звездного неба, беззвучно крича, размахивая руками, хватаясь друг за друга. Меня самого невидимая волна подхватила, как пушинку, но я в отчаянии уцепился за какую-то ручку и держался, держался из последних сил. Крик вдруг превратился в испуганный шепот, стал явью и вернул меня в вагон, в его желтый полумрак.

– Не надо… Я про-шу, не надо! Ой… ой, – сдавленный негромкий возглас, непонятная возня отогнали сон. Я прислушался.

– Тихо, дуреха, чего боишься? Побалуемся немного… тихо… ти-хо, – хриплый мужской голос напирал, задыхался от возбуждения.

– Ну-у, нет же… нет. Прошу вас, прошу, не надо… не надо… Ой, мама, пус… ти… ии…

Неведомая сила будто подбросила меня. Я сел на постели, надел очки и, шаркая тапочками, пошёл к первому купе, занятому проводниками. Здесь шла борьба.

Три парня в трусах разложили на нижней полке молодую женщину. Один лежал поперек её груди. Другой заломил ей руки за голову и не давал кричать, а третий стаскивал джинсовые шорты.

– Мужики, вы что? Вконец оскотинели? – сказал я и не узнал своего голоса.

– Ты-ы, ша, сука очкастая. Жить надоело? – снимавший шорты повернулся, оторопело уставился на меня. – А ну, греби отсюда, пока из вагона не выбросили… Только пикни, чмо, враз заколбасю.– Он неуловимым движением смахнул со стола, заставленного бутылками, большой складной нож и, блеснув лезвием, двинулся на меня. Двое тоже бросили женщину. Один зло зашипел: – Веня, не пускай его в вагон, в тамбуре мочить будем.

– Ой, мамочка, – женщина, подхватив шорты, метнулась в темноту вагона.

Я пятился к тамбуру. Страх сковал руки и ноги. Чёрное чувство обреченности, казалось, вытеснило из сердца жизнь. В голове стучало: «Что делать? Как быть?»

– Мужики! Э! Э! Не дурите, не берите греха на душу. – Я отходил, приняв замысловатую стойку каратиста, чем, по-видимому, ввел нападавших в заблуждение. Допятившись до титана с водой, остановился. Мелькнула мысль – дальше нельзя, там забьют насмерть.

Вдруг сзади что-то звякнуло, и последнее, что увидел в желтом мраке вагона, – вскинутые вверх руки Вени…

Невыносимая головная боль, ядовитый запах нашатыря насильно вытолкнули меня из глубокой темной ямы забытья. В вагоне ярко горел свет, по проходу сновали люди, а я лежал на своей полке, укрытый по грудь серо-белой простыней.

– Ну, братан, ты даешь. Добрый час в отрубоне. – Сергей улыбался. Я тупо смотрел вокруг, не в силах понять, то ли приснился чумовой сон, то ли и в самом деле что-то произошло.

– Сергей, братан… что-то у меня с головой. – Я дотронулся до затылка и обнаружил на макушке огромную, болезненную шишку.

– Ещё бы, о твой героический котелок, Вася, бутылку разбили. Ты вот ей спасибо скажи. – Он показал на молодую женщину, что сидела напротив, с раздавленной ампулой нашатыря в руке.

– Представь, ночь, и вдруг… Растолкала меня, говорит: «Вставайте, там вашего товарища убивают».

Он ещё о чём-то говорил, размахивая руками и добро-весело улыбаясь. Я смотрел на его довольное лицо, казавшееся теперь близким и родным, и вдруг подумал: «Что же я прежде в нем уголовного увидел?»

– Серега, братан, а где эти?

– Эти тати? Я с ними разобрался. Правда, их четверо, да еще с ножичком… В общем, пришлось подстраховаться. Милиция там с ними занимается. Ты, Вася, не волнуйся, отдыхай…

И я заснул. На этот раз не рухнул в черноту сна, а просто уплыл куда-то, где тепло и ясно. Проснулся оттого, что вокруг было светло. Военный, в голубом берете, сидел напротив и приветливо улыбался:

– Ну, что, братан, через полчаса я буду дома. Если захочешь написать, вот адрес моей мамы. – Он протянул исписанный листочек. – Она перешлёт. Я ещё не знаю, куда меня дела военные забросят.

– Сергей, ты мне так и не рассказал, как погиб твой друг Степа. Его что, чеченцы замучили?

Глаза Сергея враз потускнели, лицо посерело. Я даже пожалел, что спросил.

– Нет, Василий, не замучили, я… я его сам… убил. Своего друга Степу. – Он тяжело сглотнул слюну и с трудом продолжил: – Когда снайпершу кончил, на втором этаже чеченцы зашевелились. Вернулся… в комнату, где в окно заскочил. В углу… наткнулся на одного раненого… Вроде наш – и вроде не наш. Тут стрельба опять поднялась. Я – к окну… Только, смотрю, он шевелится. Подполз к нему: «Что, братан, тяжело?» Он: «Тяжело, но терпеть можно». И поворачивается ко мне. Я глазам своим не поверил – Степа, друг мой закадычный…

– Узнаешь, – кричу, – Степа?! – Он улыбается: – Узнаю, – говорит, – Сергуня.

Вот это встреча! Цыганка не нагадает. Расцеловались мы с ним. Лежим вместе, кое-как перевязал его. Спрашиваю: «Ты со вчерашнего дня здесь отдыхаешь?» Он вдруг засмеялся, а улыбка какая-то гаденькая. Не помню я, чтобы он так улыбался. Я ему: «Ты чего скалишься?» А он как затянет во все горло: «Ой, летилы дыки гусы…» Я ему: «Тихо, а то духи на голос с огнемета шмальнут…» А он, знай, поет.