Петр Мельников - Ну как же себя не обожать?!

На полном серьёзе говорилось об «ударниках осведомительского труда». Только посмотреть на клички анонимных доносчиков: «Ухо», «Свой», «Знающий», «Наблюдающий», «Зоркий», «Подзорная труба». А если и появлялось настоящее имя, то концовка становилась истерически-приказной: «Примите активнейшие меры по обезопасению меня!». С намёком, что если вдруг не «обезопасеют», то и на них найдётся управа. Некая «труба» из Киева накатала доносы на 300 человек. Семейство Артёмовых направило в «органы» донесения на 171 человека. При этом слово «донос» было запрещено, его разрешалось употреблять только в отрицательном контексте. Вместо него полагалось пользоваться словами «сигнал» или попросту «жалоба». Сама власть тем самым оставалась незапятнанной без особых усилий.

Почему-то принимается за данное, и напрасно, что если человек талантлив и непревзойдён в какой-то области, то это гарантирует его высокие моральные качества. Вовсе нет. Не говоря уж о Маяковском, прекрасным примером является не больше и не меньше как Галина Сергеевна Уланова, которую иначе как богиней и величать не положено. В 1934 году богиня подвела обвинительную черту на заседании Художественного совета Ленинградского (ещё не Кировского) театра оперы и балета, где шельмовали Агриппину Ваганову, которая взрастила, выучила и сделала Уланову балетной звездой. Всё по Булгакову. Рукописи не горят. Не сгорела и эта машинописная страница из протокола собрания:

Такой, по тем временам наповал убийственной, фразы оказалось достаточно, чтобы под аплодисменты бывших учениц и друзей Ваганова, балетмейстер с мировым именем и благодетельница самой Галины Сергеевны, надолго оказалась выброшенной за театральный борт. Видите ли, художественного творчества ей не хватало. Его вполне хватило не только на то, чтобы стать мировой величиной, но, к сожалению и на то, чтобы взлелеять советскую змею на пуантах – Уланову. Поразительно, что Агриппине Яковлевне удалось уберечься от Большого Дома – ленинградской Лубянки, благо время было ещё сравнительно вегетарианским: коротышке Кирову оставалось жить ещё два года. В Кремле вождь и учитель потихоньку начинал точить на него когти. Критика на собрании пока ещё не гарантировала арест. Распоясались чуть позже.

Возвращаясь к Франции, мне страсть как захотелось побеседовать с «истинной арийкой» или, на крайний случай, с её потомством, благо под текстом имелась подпись. Казалось, что это было легко сделать, поскольку я обычно останавливался всего-то в двух кварталах от пересечения указанных бульваров в незамысловатом отеле «Режан». Но встреча не получилась, поскольку в книге Андрэ Алими не оказалось номера квартиры. Консьержка тех времён давно умерла. Попытался искать и жертву – мадам Дюпре, еврейскую отравительницу, но её аптеку уже полвека как закрыли. Упрятали подальше от арийцев, чтобы не напитала послушливые пилюли злым ядом. В этом подъезде теперь тряпичная комиссионка, по три и пять евро за рубашку с чужого плеча, часто прямо с плеча покойника.

При слове «культура» министр народного просвещения и пропаганды Геббельс – как-никак доктор философских наук с дипломами двух университетов – не хватался за револьвер. Знаменитую фразу приписывают его товарищам по партии, то ли Герингу, то ли Гиммлеру, которые за оружие положительно хватались. На самом деле такое заявление впервые появилось в пьесе нацистского драматурга Ханса Йоста. Оттуда её мог заимствовать кто попало, без ссылки на первоисточник.

Но просвещение, так просвещение – для целей ненасильственного насаждения национал-социализма среди представителей среднего класса доктору Геббельсу хотелось облечь эту идею не больше и не меньше как в проявления европейской культуры. Эта подоплёка и спасла французские, бельгийские и голландские музеи от массового разграбления. Вовсе не арийство мадам, проживавшей на перекрёстке бульваров.

Немцы минимально вмешивались в артистическую жизнь Парижа, несмотря на то, что работы выставлявшихся художников в самой Германии продавали за бесценок или просто показательно сжигали как дегенеративное искусство. Но выставить работы можно было только после письменного заявления: «Я, такой-то, француз, а не еврей». Многие шли дальше, обвиняя евреев – Писарро, Шагала, Сутина и «жидо-марксистского декадента» Пикассо – в разлагающем влиянии на истинно французское искусство.

Становилось ясно, кто есть кто. Матисс об евреях открыто не говорил, но с раздражением отмежёвывался от «космополитов, наводнивших Францию». Так что вовсе не Сталин придумал и преследовал «безродных космополитов», подразумевая, конечно, евреев. Их, безродных, в такой именно терминологии до него сочинили «прогрессивные» с точки зрения СССР французские художники. С Геббельсом и Герингом, «покровителями искусств», напрямую общались Вламинк, Дерэн и полдюжины других. Из-за этого после освобождения Франции Вламинк был обвинён в коллаборационизме и арестован.

Никто не покушался на законодательниц мод. Габриэль Шанель продолжала нежиться в роскошном отеле «Ритц» на площади Вандом, где проводила время со своим немецким любовником, красавцем Гансом фон Динклаге. На рю Камбон (за пол-квартала от служебного входа в тот же отель) возвращалась только когда собиралась кроить платья для новой коллекции. Вот один из её мемов того времени: «Мода – это то, что выходит из моды». Кроила без рисунков и лекал, прямо на манекенщицах. По этим платьям потом делали выкройки по 2–3 варианта на размер. Иногда там же устраивала рауты. Кстати будет сказано, дама была не только талантлива, но и изворотлива. Когда, уже после войны её обвинили в сотрудничестве с оккупантами и собирались судить за коллаборационизм, она поступила как капитан корабля, который без сомнений сбрасывает в море любой ценности груз, чтобы только спастись во время бури. А именно широко анонсировала в газетах бесплатную раздачу духов Шанель № 5 американским солдатам, по флакону на военнослужащего. Вернуться домой с таким французским подарком было для них мечтой, особенно для солдат – негров. В США эти духи, ещё из довоенных остатков, стоили громадные деньги. Выстроилась очередь в полторы тысячи человек. И американская администрация заступилась за хваткую модельершу, которая тут же укрылась в Швейцарии.

Сейчас в очередях около бутиков Шанель, на той же рю Камбон, как оголтелые, мечутся «азиатки» – японские, южнокорейские и и китайские туристки, отнюдь не рассчитывая на бесплатный № 5 и залезая в долги дома. Распорядительница тотчас же вычислила меня как ненадёжного покупателя, стала бюстом оттеснять к двери и громко объявила по-английски: