Петр Мельников - Ну как же себя не обожать?!

При всём желании сохранить произошедшее в тайне не удалось. На третий день уже не только клир, но и масса обитателей Парижа и острова Сите, где расположен собор, сбежались возбуждённой толпой, чтобы узнать развязку, разумеется, в ожидании неминуемого скандала. Толпа обожает безобразия, хлебом не корми. Неясной оставалась только формулировка порицания. Её и жаждали.

В том, что произойдёт нечто непотребное, уже никто не сомневался. При дворе нервничали. И в самом деле, несчастный каноник, приподнявшись в последний раз, с горечью признался: «Я приговорён Справедливым Божеским судом!». После чего окончательно затих в подушках. Отпевание происходило в ризнице, называемой «сердцем» собора. Это помещение и сейчас называют «Чёрной капеллой», она хорошо сохранилась после опустошительного пожара. Место это легко было опознать по гравюре.

Св. Бруно, тогда ещё Бруно Хартенфауст, юный приверженец Диокреза при этом присутствовал и сохранил описание мессы в записях. Особенно его поразило то, что по распоряжению из Ватикана тело без пяти минут святого было велено выбросить на помойку соседнего острова Сен-Луи, «на скормление собакам». При этом на всю историю псевдо-воскресения Диокреза католическая церковь наложила строгий запрет, как позже госбезопасность – на протокол эксгумации Гоголя. Выходило – ни больше ни меньше – что каноник был лицемером и тайным грешником, за что и воспоследовало справедливое и прилюдное божественное осуждение. Будущий св. Бруно горько переживал и усердно молился во спасение своего духовного отца.

В очередной приезд из Испании во Францию, бросив в гостинице рюкзак, я отправился прямо в Национальную библиотеку на рю Ришелье, где хранятся старинные карты и документы, касающиеся архитектуры. Там и просидел до вечера над планами собора Парижской богоматери. Необходимо было выяснить местоположение ризницы и приёмной нынешнего каноника. Проходят века, но эта должность вакантной не остаётся. По плану ризница оказалась там же, где и была в одиннадцатом веке, с перерывом на отчаянные для собора времена Французской революции. Наутро я отправился в сам собор, одевшись во всё тёмное, чтобы не привлекать к себе внимания на фоне серых стен интерьера. Прикид заранее был куплен в Испании в лавке подле монастыря Эль Эскориал. Не стал расспрашивать мелкую сошку в центральном нефе, а попетляв в заалтарном лабиринте справа, нашёл лестницу на нужные каменные антресоли.

Стоило мне открыть дверь, как навстречу из-за массивного бюро стремительно вскинулся секретарь – сухопарый монах с клочком седых волос на голове. Таким в иллюстративной традиции принято изображать Дон Кихота. В отличие от благодушного литературного героя этот персонаж оказался агрессивным:

– Кто вас сюда пустил, мсьё?

Я решил, что полагается ответить в тон:

– Никто. Где-нибудь написано, что вход воспрещён?

Дон Кихот глянул зверем и уже схватился за трубку, чтобы вызвать секьюрити, как по счастливой случайности сам прелат вышел из кабинета, видимо что-то ему объяснить. Увидев постороннего человека, нескрываемо удивился. Визиты здесь, должно быть, обговаривают не меньше, чем за год. Возможо, не без предварительного запроса на положительную характеристику. Я воспользовался временной неопределённостью ситуации, и пока накачанные монахи не спустили меня вниз с внутренней галереи, успел выговорить скороговоркой:

– Скажите, монсеньор, чем закончился скандал с вашим коллегой?

На слове «скандал» я сделал ударение, чтобы стимулировать беседу. Кто любит скандалы? Только чернь. Катализатор сработал. Седовласый клирик мгновенно повернулся в мою сторону и недружелюбно осведомился:

– С каким ещё коллегой?

– С Раймоном Диокрезом.

Белые брови монсеньора поползли кверху. Но вместо обычного «Откуда вы это взяли?» он сказал:

– А, так что эта история всё-таки выплыла.

– Не сама. Я её обнаружил в житии святого Бруно.

Каноник удручённо заметил:

– Святой Бруно, ныне сущий на небеси, ослушался наказа римской курии. Оттуда всё и пошло. Но не мне судить божьего избранника. Присядьте, мсьё.

Секретарю это предложение очень не понравилось. Хохолок на голове вздёрнулся кверху. Но прелат уже присел и продолжал выяснять мой статус:

– Вы, конечно же, православный?

Тут пришлось удивиться мне. Не успел я выговорить «Откуда вы…», как он сам пояснил:

– Вы возникли здесь неположенным образом и не соблаговолили подойти под благословение. Значит, в католическом благословении, даже элитарном – не будем скромничать – вы не нуждаетесь. С другой стороны, у вас непростой вопрос. Церкви – выскочки, какие-нибудь адвентисты до таких вопросов не доросли.

Я буркнул какое-то извинение. Но каноник продолжил:

– Кроме того, вы русский, уехавший на Запад.

Вот тут у меня поехала голова. Я попытался что-то проартикулировать, но он мне не позволил:

– Это легко вычислить. Небольшой русский акцент, мне он знаком. Одежда испанских монахов, когда они без спроса отправляются искать мирских приключений. Но не это важно. Вы читаете по-латыни?

– Плоховато.

– А жаль.

– Но есть немецкий перевод жития.

– Это не перевод, а оригинал. На латынь перевели позже. Значит, суть дела вам известна?

– Полностью.

– Теперь всё это не так остро, как тогда, в одиннадцатом веке и окрестностях. Так что нет особых препятствий удовлетворить ваше любопытство.

– Сделайте одолжение.

Иерей важно помолчал и сказал, как бы заключая:

– Всё просто. Окончательно вопрос о статусе Диокреза так и остался нерешённым. Последним, кто хотел закрыть дело, был папа Урбан VII, доктор обычного и канонического права. Уж кому, так ему бы и высказать разумное суждение.

– Но ведь он просто этого не успел.

– Что вы хотите сказать?

– Именно это. Как бы ему поспеть, если его по три дня подряд трепала жестокая лихорадка?

– То есть?

– То есть понтификат Урбана VII длился всего двенадцать дней. Из них на бестемпературный период пришлось только шесть. Это два приступа по три дня. Папа этот умер от малярии в варианте терцианы.

Теперь пришло время удивляться канонику:

– Вы и это знаете? Согласен, в горячке ему было не до Диокреза. Вы случайно не врач?

– Да, совершенно случайно.

– Но какая точность! Поздравляю. Не все мои собратья так осведомлены.

– И вы тоже вряд ли, сын мой, – добавил, повернувшись к секретарю и погрозив ему пальцем. Костлявый Дон Кихот засопел.

Подняв тот же палец, монсеньор присовокупил:

– Малярия или отравление – такая версия тоже была.

Я не согласился: