Ольга Шипилова - Санитарная зона

Не знаю, куда бы увели меня печальные мысли, и довели бы они до нового сердечного приступа, но в дверях что-то громыхнуло. Я быстро вылезла из окна, обернулось. В палату без стука вползала металлическая каталка на колесиках, над ней висело дурманящее паровое облако, позвякивали крышечки на огромных кастрюлях. А над кастрюлями пыхтело раскрасневшееся лицо невысокой женщины в белом чепчике.

– Завтрак, – коротко произнесла она, не отрывая глаз от кастрюль.

Я села на кровати, точно это короткое слово было приказом сесть. Но женщина подняла на меня свои красивые синие глаза и улыбнулась:

– Кушать хотите? Сегодня у нас пшенная каша с тефтелями и чай.

О небеса, это было волшебством! Когда в последний раз я ела полноценный завтрак, да еще такой?! Родители и брат живут в другом городе, обо мне много лет никто так не заботился, как она, вошедшая ангелом в чепчике. Что я вообще ела за все эти годы своей самостоятельной жизни? Бутерброды, которые носили по очереди с Толик в редакцию, картошку фри в ресторане быстрого питания за углом дома, салат «Мимозу» из гастронома да воскресные пироги с капустой моей соседки Тамары Степановны. А здесь: каша, тефтели – песня, звучание, мелодия.

Улыбаясь, должно быть очень глупо, я кивнула и проглотила слюну. Женщина в чепчике взяла тарелку, смахнула ловко с кастрюли крышку – и я обомлела. На моей тумбочке, совсем пустой, ибо я не взяла с собой ни одной вещи, кроме мобильного телефона, появилось дымящееся чудо. Желтая ароматная каша, поверх которой медленно растекалась, таяла густая подливка, а рядом дышали жарко мясным свежим духом две паровые тефтели.

– Вилочка, – сказала женщина и протянула мне прибор, – сейчас чаю налью, и булочка ваша, держите.

Я задыхалась от счастья. Взяв вилку в руку, я коснулась тефтелей, они были податливыми, сочными. Потом отломила кусочек булочки – внутри изюм.

Женщина в чепчике стояла, забывшись о своей каталке на колесиках, и смотрела нежно на меня. Ее руки в перчатках взмокли, покраснели, она сложила их на груди.

– Хотите? – вдруг очнулась я, вспомнив, что некрасиво вот так эгоистично проглатывать еду в одиночку, и протянула той надломленную булочку.

– Нет, что вы, – замахала она на меня руками, у нас этого добра… – и, не закончив фразу, снова склонилась над кастрюлями, будто ей не было никакого дела ни до меня, ни до моей булочки.

Громыхнула каталка, скрипнули колесики, мелькнул в дверях белый чепчик, оставляя после себя в палате лишь дух только что принесенной еды. Я вернула булочку на тумбочку и начала проглатывать кашу. Ничего вкуснее я никогда не ела, разве что воскресные пироги Тамары Степановны.

Ровно в одиннадцать был обход. В дверь постучали, кротко и тактично.

– Да, да, – ответила я и отодвинула в сторону посуду, которую успела вымыть сама в раковине здесь же в палате.

– Доброе утро! – тишину палаты растревожил мягкий бархатный голос, принадлежащий высокому молодому доктору в безупречно белом халате. Курчавые вьющиеся волосы, смуглая кожа, статоскоп на груди, в руках папка. Это был мой лечащий врач, кардиолог. Я догадалась интуитивно, журналистская чуйка, нюх – как выражался наш Крокодил. Доктор обвел одними глазами помещение и хлопнул папкой себя по бедру:

– Вот лентяйки, скоро полдень, а посуда все еще в палате пациентки!

– Не ругайтесь, – встрепенулась я, – я все вымыла, посуда не мешает!

– Запрещаю!

– Что? – не поняла я.

Доктор опустил глаза, заглянул в папку. Должно быть, он не помнил, а может, не знал, как меня зовут.

– Запрещаю вам, Алиса Павловна, любой физический труд, всякие нагрузки, кроме лечебной физкультуры! Только отдых, только положительные эмоции.

– Да мне не тяжело, – под его напором я начала мямлить.

– Понимаю, только не стоит делать работу за других. Особенно после тяжелых часов в реанимационном отделении.

Я не знала, о чем он говорит. Реанимация? Я была в реанимации? Но когда?

Доктор уловил мое немое возмущение. Нахмурил густые брови.

– Вы ничего не помните, это все лекарства, за вами пришлось понаблюдать в реанимационном блоке. Несколько часов вы провели под зорким взглядом нашего реаниматолога, потом, когда угроза жизни миновала, были переведены в эту палату. Вы журналист, не так ли?

«О боже, он все знает! – мое сердце стучало в горле, сейчас я его изрыгну! Но откуда? Какой стыд!»

Доктор точно прочел мои мысли:

– В беспамятстве вы бубнили что-то о газете, статьях и главном редакторе. Дежурная медсестра сидела с вами рядом. Алиса Павловна, вам не стоит беспокоиться, сейчас все хорошо. Мое личное мнение, что всему виной алкоголь и большое эмоциональное напряжение…

– Алкоголь? – я шептала, голос покинул меня.

– Да, алкоголь и негативные эмоции! – доктор покачал головой, словно я была нашкодившим ребенком.

«Точно, накануне я пила, но не так много, чтобы угодить в реанимацию. Теперь и врачи и медсестры думают, что я спивающийся журналист!»

– Вам нечего стесняться, мы все понимаем, стресс, нервы, психосоматика…

«Психосоматика – какое хитрое слово! Слышала его тысячу раз, но до сих пор не знаю, что оно значит».

– Я сейчас вас послушаю! – доктор коснулся дужки статоскопа и сделал уверенный шаг к кровати, на которой я все это время сидела.

Я сжалась, щеки тут же стали горячими. Мне было стыдно. Очень-очень стыдно. Пришлось задрать сорочку, под ней – ничего. А еще это дурацкое дело, зачем только ввязалась в него?!

Доктор терпеливо дождался, когда я поборю смущение и буду готова к осмотру. Он безмолвствовал: не упрекал, не искал изъяны в моей профессии и в моем теле. Добрые глаза его смотрели поверх моей макушки, туда, где за больничным окном нежилась на солнце мать-и-мачеха. Чуть прохладный статоскоп ползал по коже, рождая сотни мурашек, бегущих вслед за ним. Теперь я все знала, будто пробудилась от долгого тяжелого сна: вот профессия, вот настоящее дело! А то, чем занимались мы с Толиком – фальшь, никому не нужные трюки со шляпой и бутафорским кроликом.

Выписав назначения, убедившись в стабильности моего сердца, доктор вышел из палаты так же кротко, как и вошел в нее. Оставшись наедине с собой, я все думала и думала, упершись лбом в оконное стекло, о смысле жизни, о человеческом предназначении в ней. И все сильнее убеждалась: писать статьи – это хобби, на которое способны многие, а помогать, лечить, вытаскивать из цепких лап болезни – это есть ни что иное, как человеческое начало в человеке, как дар, как уникальные способности, которые появляются лишь у терпеливых и усердных. Я настолько была увлечена своими мыслями, что даже не обратила внимания, как в мою палату без стука забежала вспотевшая рассерженная санитарка: громыхнули тарелочка и стаканчик, звякнула вилочка. Мне это было уже не интересно, я думала о том, что должна изменить сейчас в этом дне, чтобы завтра сделать лучше не только для себя, но и для тех, кто меня окружает.