Руслан Бредихин - Последняя империя. Социально-психологический роман

– Поделим, – задумчиво пробормотал Сергей. – Скажи, тебе, как видно, «там» тоже несладко пришлось?

– Там свои трудности, – вздохнул Ролан. – А деньги я предлагал не раз вам, даже посылал, но только всё без толку.

Сергей, не отводя глаз от шоссе, боковым зрением видел, как отец разглядывает его. Ему и самому хотелось повернуть голову и долго, неотрывно смотреть на человека, который сейчас сидел с ним рядом. Может быть, где-нибудь там, в глубине, и отыщется то, за что он должен его боготворить? А пока – «галльский юмор», парижский шик…

– Знаешь, давай с самого начала, отец. Раз уж так вышло, что мы встретились, мне хотелось бы знать всю правду. Не только со слов матери.

– А времени хватит? – горько усмехнулся Ожье. – Нам ведь не так много ехать осталось.

– Ничего, сейчас остановимся, – ответил Сергей. – Спешить некуда: столько лет не виделись. Для чего же ты приехал иначе?

– Значит, суд, всё-таки суд… – угнетённо вздохнул Ролан, не удержавшись от последней, слабой попытки отшутиться: – Надеюсь, сыновний суд, по совести, не по-советски?

У Ожье не было никакого желания погружаться вновь в то давнее горькое прошлое, но угрюмое молчание Сергея лазеек ему не оставляло. С чего начать? С той ночи в Риме, когда он спал как убитый, да и наутро ещё не подозревал, что совершит столь удививший его самого поступок?

– С самого начала… Да тут и в самом деле долго будет.

Им принесли две чашки кофе, пирожные. Народу в кафе было мало. Они расположились у окна, чтобы удобнее было наблюдать за машиной. Ролан попытался протянуть время, собираясь с мыслями, неторопливо помешивая ложечкой сахар-рафинад, но Сергей был само терпение.

– Не знаю, что именно тебе может быть интересно, – наконец приступил к исповеди Ожье. – Начало? В нём не было ничего особенного. Рос как все: ходил в школу, был пионером, сдавал макулатуру, металлолом. Потом – комсомол, институт, вместо макулатуры и металлолома – уборка картошки, студенческие отряды. Получил распределение инженером, женился, ты родился. Подвернулась путёвка в Италию по комсомольской линии: я всегда и везде ходил в активистах. Перед этим с твоей матерью были в Болгарии на море. Снова море увидеть – о чём ещё можно было мечтать? Никогда не числился в диссидентах, хотя к власти, как и у многих интеллигентов в то время, отношение было, мягко говоря, скептическое. Италией, естественно, был очарован, но не более того. Многое в ней поражало, но многое и настораживало…

Ролан отхлебнул кофе, который, на удивление, оказался не из самых плохих, зацепил ложечкой кусочек пирожного.

– Дальше… Что дальше? Гидом у нас была бывшая проститутка из Одинцово, до сих пор помню – Таней её звали. Ну, из так называемых «центровых», что на Тверской – тогда ещё улице Горького – ошивались. Красивая стерва, ничего не скажешь. Вышла замуж за итальянца – тривиальный сюжет. Над нами часто подшучивала, хорошо зная наш быт, но свои обязанности исполняла вполне профессионально. Лишь один раз, накануне отъезда, сидя с нами вечером в гостинице в Риме, как бы в шутку посоветовала: «Удрать? Да если кто захочет удрать, его никто не остановит. Надо просто доехать до аэропорта, сдать вещи, оформить вместе со всеми взлётные документы. А затем потихоньку выйти за дверь, взять такси и… ищи ветра в поле». Мы, конечно, тогда все дружно посмеялись: лови, лови нас, шлюшка одинцовская на свою гэбэшную уду, мы тут и так все проверенные-перепроверенные – на пустой крючок не поддеть!

Ролан искоса взглянул на сына, думая, что уже успел наскучить ему своими излишними подробностями, но тот слушал его самым внимательным образом, как будто внутренне ощущал себя в тот момент на его месте.

– Тебе и в самом деле интересно? – всё-таки уточнил Ожье.

– Да, очень, – напряжённо кивнул Сергей.

– Что ж, – вздохнул Ролан. – Тогда надо, наверно, ещё подробнее. Мы все были, как я уже сказал, проверенные и перепроверенные обыкновенные советские люди. Куда больше местных достопримечательностей нас интересовали магазины. Помнится, нам поменяли тридцать рублей. Ну что можно было купить на такую крохотную сумму? Однако надо учитывать психологию туриста из загадочного ЧиЧиЧиПи (так по-итальянски звучит аббревиатура СССР). Во всех городах первое, что мы искали – рынок, mercato, не веря тем уценёнкам, в которые нас возили подкупленные их хозяевами Таня и шофёр. И я поступал как все, ничем не выделяясь в общей массе: суетился, бегал по магазинам, пытался обменять сигареты, водку, сувениры хоть на какие-то гроши.

Ролан замолчал, разглядывая кофейную гущу на дне своей чашки. И хотя физически он по-прежнему находился в маленьком кафе на окраине Москвы, мыслями в тот момент он был далеко. Как в пространстве, так и во времени.

Воспоминания… Лишь теперь Ожье осознал, что они не оставляли его ни на день.

– И вдруг, уже в аэропорту Леонардо да Винчи во Фьюмичино, я неожиданно почувствовал себя то ли роботом, то ли зомби. Не думая о том, что тут могла быть обыкновенная провокация, действовал в точности по злополучному «одинцовскому» сценарию, даже деньги заранее приберёг на такси… Перед тем, потерявшись на экскурсии в Венеции, я чуть не поседел от страха: что будет, если я «своих» не отыщу? Теперь же действовал как заправский подпольщик.

– А потом? Ностальгия, сожаление о своём поступке?

– Ностальгия? – Ролан усмехнулся. – Сынок, не верь тем, кто говорит или пишет о таких вещах. Ностальгия – чувство, которое глодало первую эмиграцию. Действительно, им было о чём тосковать. Они потеряли страну, которая на какой-то момент в стремительном порыве поднялась духовно в астральные выси и ещё долго потом питала душой и умом остальной мир. О чём было сожалеть нам, третьей волне? О Большой Тюрьме? – Он вздохнул и посмотрел в окно. – Во всяком случае, у меня хватило ума понять, что я приехал не на курорт, и уж коли так получилось, что Бог подарил мне возможность прожить оставшуюся жизнь свободно, так, как я хочу, величайшей глупостью было бы подобной возможностью не воспользоваться.

– Но как же ты стал французом? – нетерпеливо спросил Сергей.

– Пришлось попотеть. В Италии в то время как раз находился самый большой (ну, может быть, после Австрии) пересыльный пункт для политэмигрантов, где нас постоянно допрашивали, вербовали, фотографировали, проверяли, провоцировали. Господи, чего только там с нами не делали. В общем, прессинг был довольно жёсткий: не на пироги приехали. А самое главное, висел над головой, как дамоклов меч, постоянный страх, что отправят обратно. Ну и «наши», конечно, время даром не теряли: постоянно приходили всякие типчики из посольства, давили на психику, угрожали, напоминали о жене, сыне. Показывали письма Людмилы, в которых она уговаривала меня вернуться, ставя ультиматум, что иначе мы никогда не увидимся больше. Итальянские чиновники, цээрушники, наоборот, видели во мне возможного шпиона. Потом постепенно отношение стало меняться: посольские отстали от меня, и началась агитация: звали меня и в Австралию, и в Канаду, и в Америку. Можно было и в Италии остаться. Но я был тверд как кремень: Франция и ничего, кроме Франции. А во Франции – только Париж.