Леонид Никитинский - Зал ожидания: две с половиной повести в карантине

Наташа ушла в кабинет и вернулась с двумя свертками:

– Ну, разворачивайте!

– Давай, ты первая, – сказал Сергей Анатольевич жене.

В небольшом и немыслимо красиво упакованном свертке оказалась лакированная коробочка, в коробочке колье, вызвавшее у Полины Николаевны непроизвольное «ах!». А если еще на темно-синее платье с декольте…

– Очень-очень, спасибо! – сказала она в нос, но по-человечески, без подтекстов. – Как вы так угадали? Это же, наверное, дорогая вещь…

– Папа мне много рассказывал о вас и присылал фотографии…

Антон вспомнил, как в прошлом году подарил шикарную авторучку одному парню в школе, потому что тот мог и морду набить, – и его словно обожгло. Но тут было совсем другое, это был подарок чужой маме, но от чистого сердца, просто так, чтобы обрадовать. Да и хорошие новые джинсы ему тоже пригодятся, и маму на миг словно расколдовало, а сестра нравилась ему все больше и больше: как-то запросто она с ними держалась.

– Ну, – сказала мама отцу, – теперь ты.

Сергей Анатольевич долго разворачивал многослойно и в разные обертки завернутый пакет и наконец достал мягкий, шоколадного цвета домашний пиджак. В таком хорошо сидеть себе у камина, но, может быть, не у такого камина, который вряд ли в последний раз топили меньше года назад.

– Потрясающе!.. – сказала Полина. – Это то, что тебе надо. Но если ты в нем соберешься спать, то, пожалуйста, не со мной.

Отец, по-детски стесняясь, влез в рукава, посмотрел на них и сказал:

– Я пойду в ванной в зеркало погляжусь, все равно надо руки мыть.

За ужином говорили, само собой, об этой новой заразе, о коронавирусе. Перебрали все варианты: от того, что его специально изобрели враги-американцы, до того, что вирус этот не страшнее гриппа и напрасную панику посеяли журналисты. Тема была неисчерпаема, поэтому решили идти спать, а посуду помоет посудомоечная машина, благо она тут есть в каждой половине этих прекрасных домов.

Наташа ушла в кабинет, там было уютно и покойно, мешала только мысль, что она лишила комнаты отца, да еще в окошко было не на что глядеть: метрах в пяти от него был высоченный зеленый забор, который сейчас, в темноте, виднелся просто как черный, и над ним, если поднять глаза, чуть более светлая полоска неба. А утром будет тоскливо глядеть на забор – впрочем, и дома сидеть тоже незачем.

Она поставила свой ноутбук рядом с отцовским, но поняла, что забыла спросить пароль для вайфая. Решила пока обойтись и ложиться – постель на диване была разобрана, но тут в дверь тихонько постучали. Это был отец, он спросил шепотом:

– Ты еще не спишь? Не бросила курить? Дашь мне одну сигаретку?

– Конечно… А она не догадается? От тебя же будет пахнуть?

– Ну пусть. Я вообще-то последнее время здесь ложился, но она догадывается. Пара сигарет в день – это не курение. А в общем, ты не думай, мне с ней хорошо.

– Ладно, я тоже покурю с тобой на террасе. Тебе очень идет этот пиджак, но ты все-таки накинь что-нибудь сверху.

Они, крадучись, прошли через гостиную, она надела куртку в рукава, а отец накинул плащ на плечи, но повязал шарф – вышли на террасу.

– В таком твоем подарке надо курить трубку у камина, а не в темноте чужие сигареты по-воровски. – Он затянулся и закашлялся. – Ты куришь такие крепкие? У нас все дамы уже только эти тоненькие, как макароны.

– Мне рано на них переходить, а тебе, наверное, никаких лучше не надо… Я помню эту пепельницу и твой стол, а в бархатной рамке раньше ведь не дедушкин был портрет?

– Раньше там была просто какая-то его тетя, которая умерла от тифа в Гражданскую войну. Я поменял, потому что больше и не знаю про нее ничего… Как мама?

– Спасибо, здорова. Ты в последнее время ею не интересовался…

– Ну…

Дверь приоткрылась, на мгновенье впустив на террасу луч света, и Антон сказал театральным шепотом, затворяя ее за собой:

– Ага, я так и знал, руки вверх!

Сестра молча подвинула к нему по столу пачку и зажигалку, но садиться ему было уже некуда, и он сел на ручку кресла отца.

– Как заговорщики, – сказал отец, не глядя на сына. – Конституционный переворот…

– Так это не тут, это у вас там, – сказала она. – Ну, не будем на эту тему… А вот тут Антон у меня спросил, почему вы с мамой развелись в восемьдесят восьмом году, а я и не знаю, что сказать. Все-таки почему?

– Ну дай тогда еще одну, – сказал отец. – Эту я уже докурил.

Он достал новую сигарету из пачки, прикурил от зажигалки, осветил ею осунувшееся и невеселое свое лицо и посмотрел на сына, чье лицо, так похожее на то, которое сестра помнила из детства, осветилось тоже:

– Все по молодости, там было много причин… Твоя мама хотела уехать, и у нас была такая возможность, она могла получить вызов из Израиля, многие так уезжали…

– А ты – нет? – спросил Антон.

– А я – нет. Я даже не хотел прощаться с теми, кто уезжал, я их считал как бы немного предателями, что ли… – Он затянулся, подбирая слова, и лицо его, ставшее нездешним, опять осветилось сигаретой. – Как сказать? Не то чтобы родины, хотя… Ведь родина – это твое детство, двор, школа, как это бросить?

– А теперь? – спросил Антон. – Теперь ты так не считаешь?

Отец последний раз затянулся и размял окурок в пепельнице.

– А что – теперь? Теперь – это совсем не то, что тогда. Теперь вы вон шастаете по миру почти без границ, а тогда… как на другую планету. Ну, передо мной так вопрос уже и не стоит, нам теперь и в отпуск туда не рекомендуют, а в могилу в любом случае лучше лечь там, где родился. Ладно, спокойной ночи…

Он встал и ушел в своем новом, таком уютном пиджаке, а брат с сестрой еще минуту посидели на террасе.

– Ну что, завтра за английский? – усмехнулась она. – А пока – спать. Только напиши мне где-нибудь пароль для вайфая.

– Он простой: «Палермо» с большой буквы.

Он больше не улыбался, хотя это как раз было забавно.

– Почему Палермо?

– Не знаю, так придумалось…

Наташа засиделась за полночь, читая новости, в которых хорошего было мало, и отвечая на письма, а в восемь ее разбудил звонок мобильного, который заряжался от розетки возле стола. Спросонья она не сразу поняла, где находится, хотела не отвечать, решив, что это ошибка – ну кто мог звонить ей в шесть утра по европейскому времени? Но звонили настойчиво, и она, завернувшись в плед, пересела в кресло. Номер высветился местный, на 812, она помнила, что это был код еще Ленинграда.

– Госпожа Фийон? Наталья Сергеевна?

– Да, это я, – сказала она, плотнее заворачиваясь в плед, – ее вдруг бросило в холод. – А кто это? Зачем вы звоните по этому номеру, он в роуминге, я сегодня как раз собираюсь купить местную симку… Откуда вы вообще его знаете?

– Вы прилетели вчера рейсом «Эр Франс» из Парижа? – продолжал в трубке неумолимый голос. – Вы сидели в восьмом ряду, место 8С, правильно?