Александр Кердан - Царь горы

Мичман Кравченко, пока музыка не прекратилась, с ходу пошёл на абордаж. Он решительным шагом направился к пассивной женской группе, пригласил фигуристую брюнетку и довольно ловко стал вальсировать с ней, хотя мелодия и не способствовала этому.

Борисову никто из дам не понравился, да и настроение у него после неудачного обсуждения было, прямо сказать, ниже среднего. Он уже пожалел, что поддался уговорам Царедворцева и пришёл сюда. Но тут по лестнице в холл спустились две молодые женщины. Обе симпатичные шатенки со стрижкой под Мирей Матьё, но одна – повыше, а другая – пониже.

Царедворцев тут же сделал стойку, как пойнтер, почуявший дичь.

В этот момент Тото Кутуньо допел свою песню, и к ним вернулся разгорячённый Кравченко.

– Ах, какая женщина… – промурлыкал он и, достав носовой платок, вытер красное лицо, после чего стал крутить его, как вентилятор, чтобы остудить пыл.

Царедворцев одобрительно похлопал Кравченко по плечу, но сам продолжал разглядывать шатенок.

– Спорим, через двадцать минут я одну из них уложу в кровать? – горячим шёпотом заявил он.

– Не стану я с тобой спорить! – Борисов помрачнел ещё больше, вспомнив Сонечку Голубкову из ДЮСША: «Дежавю какое-то!»

– А я стану, – неожиданно встрял Кравченко. – Из этих? – вытаращился он. – Ни за что не уложишь за двадцать минут! На что спорим?

– Две бутылки «Белого аиста»! Идёт?

– Замётано!

– Бор, разбей! – Борисов поморщился, но разбил сцепленные руки товарищей, а про себя загадал: пусть Царедворцев выберет ту, что повыше…

Царедворцев как будто услышал его. Когда заиграла музыка, он пригласил на танец высокую шатенку, а Борисов – её подругу. Это и была Майя.

Любовь накрыла Борисова, как лавина накрывает альпиниста, – от лавины не убежишь и не спрячешься…

И вроде ни поцелуев, ни объятий, ни того, что в тот же вечер случилось у Царедворцева с высокой шатенкой Наташей, а поди ж ты, запала в сердце эта Майя…

Царедворцев выиграл спор с Кравченко – на девятнадцатой минуте увёл подругу Майи наверх, и Борисову пришлось возвращаться в Дом творчества без него…

– Ты не боишься, что Таисия о твоих подвигах узнает? – спросил Борисов на следующий день у Царедворцева, сыплющего подробностями своей «победы».

Царедворцев расплылся в улыбке:

– А у нас с ней свободные отношения. Каждый живёт сам по себе: она – там, я – здесь. Да и что такого? Детей у нас нет… Ей всё как-то не до них. То время ещё не приспело, то кандидатская, то стажировка… А без детей – не семья, а так – одна видимость…

– Так что ж ты с ней живёшь? – Борисов не любил совать нос в семейные дела друга, но тут не выдержал, хотя и хорошо знал, почему именно Царедворцев не расстаётся с женой.

Улыбка сошла с лица Царедворцева. Он запыхтел, как паровоз, пытающийся сдвинуться с места:

– Живу, потому что хочу чего-то в жизни добиться! Ты же видишь, что своими талантами высоко не взлетишь, хоть семь пядей у тебя во лбу, хоть все семьдесят! Да, брак у меня по расчёту! Молодым был, думал: стерпится – слюбится… Ну, не слюбилось…так мы и не мешаем друг другу. Сейчас многие так живут. Вот стану генералом, тогда и разведусь…

– Что ж, если так сильно хочешь стать генералом, тогда терпи, а любовь нам, дуракам, оставь…

Царедворцев залпом выпил рюмку коньяка и треснул ладонью по столу:

– Вот, возьму и разведусь с Тайкой прямо сейчас! А на этой Наташке – женюсь! Классная тёлка…

– А ты спросил эту «классную тёлку» – пойдёт она за тебя? Может, у неё свой «бычок-производитель» имеется? – прищурился Борисов.

Царедворцев оторопел:

– Бор, ты что, во мне сомневаешься? Мне никто никогда не отказывал! Только поманю, любая тут же всех мужиков бросит и рванёт ко мне! – Он снова налил коньяку себе и Борисову. – Ну, а ты как вечерок скоротал?

– Бесперспективно, – отозвался Борисов.

Вчера после танцев, когда гуляли с Майей по дорожкам Дома отдыха, он успел выяснить, что она замужем, сыну Никите три года, он сейчас у дедушки с бабушкой, мужу Грише, а он работает в академическом НИИ, отпуск не дали, поэтому и отдыхает она одна.

…Все оставшиеся дни на совещании Борисов просидел, словно истукан. Никак не получалось отвлечься от мыслей о Майе, о том, увидит ли он её снова: «Я утром должен быть уверен, что с вами днём увижусь я…»

Едва занятия заканчивались, они с Царедворцевым, «коготок» которого тоже увяз, неслись через лес, как олени-самцы весной летят на зов своих самок – бесстрашно, бездумно, бестолково, судорожно глотая пряный воздух, ломая ветки, сминая стебли красно-книжных ландышей…

Майя поводов для ухаживаний Борисову не давала – держалась с ним ровно, дружелюбно и не более того. Но тому чувству, что уже колобродило в нём, никаких поводов и не надо было: только бы видеть её, восхищаться её красотой, которую он в первый вечер особо и не разглядел, радоваться возможности побыть рядом хотя бы минутку.

Ах, любовь! – а именно так он с первых минут ощутил своё влечение к Майе – явилась к нему, как долгожданное и выстраданное чувство, о котором он прежде только мечтал, читая романы и стихи великих предшественников, высказывания пророков и мудрецов.

В Афгане Борисов по замполитской обязанности как-то изъял у одного из солдат автороты карманную Библию и полгода хранил в сейфе, время от времени в неё заглядывая.

В Библии попались ему диковинные слова про любовь, которая долготерпима и милосердна, не завидует, не превозносится, не гордится, не ропщет, не ищет зла, не ищет выгоду и не бесчинствует… Любовь эта в любом проявлении – благословенна.

Тогда, погружённый в раздумья о своих отношениях с Серафимой, Борисов к словам из Библии отнёсся скептически, посчитал их надуманными и не имеющими никакого отношения к реальной жизни.

Да и как он мог представить, что бывает такое, когда тебя самого как будто и нет без любимого человека, когда ты без него начинаешь задыхаться, словно тебе на голову надели противогаз и при этом пережали гофрированную трубку!

На первом курсе училища курсанты сдавали зачёт по марш-броску с полной выкладкой и в противогазах. Сокурсник Борисова, бежавший рядом, шутки ради взял да и пережал трубку его противогаза. Через минуту Борисов стал задыхаться, в глазах потемнело, и он сорвал с себя противогаз, за что преподаватель по тактике поставил ему неуд… Борисов навсегда запомнил это ощущение безвоздушного пространства!

Теперь, встретив настоящую любовь, он понял всю глубину библейских слов. Майя стала для него и Солнцем, и Ветром, и Смыслом жизни.

Он читал ей свои любимые стихи Соловьёва: