Сергей Штанько - Мерсьедиана. Сборник рассказов

После долгих препирательств был достигнут компромисс, в результате которого Хуан Мерсьедо стал студентом исторического факультета. Мерсьедо-отец поначалу и эту профессию счёл не серьёзной, но затем, видя прилежание сына за внушительными стопками книг, сменил ворчание на немногословное одобрение; Мерсьедо-мать уже видела любимого отпрыска в академической мантии и автором влиятельных исследований; Мерсьедо-сёстры подтрунивали над чрезмерном, на их взгляд, увлечением брата сухой теорией в ущерб реальной чувственной жизни; Мерсьедо-тётки смотрели на него совсем как на взрослого, и уже не трепали за щёки, а если иногда, по старой привычке, и прибегали к этой процедуре, то осуществляли её определённо уважительно.

Университет давал немыслимую для школы свободу мысли, в которую новоиспечённый студент окунулся с головой. Помимо обязательных курсов он слушал физику, математику, механику, психологию и чуть ли не половину курсов по искусству. И дело было не в том, что он не знал, чего хочет, или ставил своей самоцелью максимальное развитие эрудиции. Дело было в бесконечной любознательности и ненасытной страсти познавать мир во всех его взаимосвязях и проявлениях. Мерсьедо хотел узнать, как жил средневековый крестьянин, турецкий паша, древнеэллинский философ и современный абориген канадского севера. Более того, он не просто хотел узнать, как они жили, а хотел понять, каково быть ими. Он хотел быть всеми этими древними и современными людьми, ощущать себя ими. А ещё он силился представить, что могут ощущать неодушевлённые предметы и даже явления: например, каково Венеции зимой, или как себя чувствует академическая живопись в эпоху поп-арта и абстракционизма худшего пошиба.

За такие интересы он слыл чудаком, чудаком, впрочем, славным, и по-прежнему бывал приглашаем на встречи одноклассников, сокурсников и товарищей по детским играм. Однако разговоры о выпивке, футболе, политике и женщинах он поддерживал неохотно и неумело, и подобные приглашения случались всё реже. Затем интересы стали переключаться на семейную жизнь, домик в пригороде и достоинства автомобилей, позволяющих в этот пригород добираться, и Мерсьедо, в подобных темах заинтересованный ещё менее, понемногу стал отходить в область приятных воспоминаний своих товарищей детства.

Приглашения появлялись реже, и Хуан был вполне доволен, потому что участвовать в таких встречах ему становилось всё труднее. Теперь ему начинало казаться, что он избавляется от социального рабства необходимости периодических встреч с друзьями, пустых разговорах о погоде, политике, эстрадных исполнителях, новинках кинематографа и сплетен о семейной жизни мало знакомых и не более того интересных ему людей. Вместе с тем, Мерсьедо стал не без разочарования замечать, что его широкие интересы мало кем разделяемы даже среди его товарищей по университету. Большинство из них специализировались узко в своих областях, не забывая, кроме того, до некоторой степени отдаваться и участию в обычной, человеческой, не академическо-университетской жизни.

Таким образом, к окончанию университета круг общения Хуана Мерсьедо оказался больше, чем этого можно было ожидать, однако с каждым участником этого круга он общался ограниченно и на темы, соответствующие его, участника, специальности. Мерсьедо расширял и углублял свои мало применяемые энциклопедические знания, его коллеги были рады найти заинтересованного собеседника; все были довольны.

Вместе с академической шапочкой Мерсьедо получил в обучение две группы студентов и принялся за диссертацию о трансформативной герменевтике квантовой гравитации. Студентами он считался преподавателем чудаковатым, но добродушным и справедливым; коллегами – хорошим исполнительным сотрудником; начальством – подчинённым без лишних претензий, вопросов, и политической активности. Словом, Мерсьедо был идеально для своего места подходящ. Число страниц диссертации росло, частота встреч со старыми знакомыми убывала, семейные связи поддерживались скорее инерцией и с детства воспитанными чувствами приличий и некоторых обязательств.

Мало интересуясь общепринятыми развлечениями, вроде выпивки, кинематографа, ночных баров и тому подобного, не имея семьи, не гонясь за квартирой побольше в районе попрестижнее, и за машиной поновее и помощнее, Мерсьедо жил вполне преуспевающе, не имея недостатка ни в чём, кроме, разве что, времени на свои изыскания, да некоторой труднонаходимой информации. Он увлекался то русскими книгами, полными чаепитий на фоне упадка отмирающей усадебной жизни, демонических помещичьих семейств, лишних людей и днепровско-петербургских фантасмагорий, то уходил в дебри восточной и околовосточной философии, полной причинно-следственных связей, кусков глины, перерождений и отказа от авторитета текстов и слов; с восточных туманных учений он переключался на не менее путанные новомодные евротечения марксизма, пытаясь взять в толк, как не плохая, по сути идея, смогла мутировать в то, что можно наблюдать в России и Восточной Европе, а с недавнего времени ещё и в тех азиатских краях, где должны бы процветать туманные учения о кусках глины, трёх футах льна и сливовой цветущей ветке.

По мере умножения знаний множились не печали, а авторитет в академической среде, Мерсьедо получил звание профессора и заслужил вместе с материнскими восторгами скупое одобрение отца. Дальнейшая жизнь и карьера казались безоблачными, а главное – давали редкое счастье заниматься любимым делом, развивать его и себя в нём, получая за это помимо денег уважение и почёт. И Мерсьедо сполна наслаждался этим счастьем, изредка омрачаемым досадными мелочами, вроде отсутствия нужных книг в библиотеке и необходимости выписывать эти книги и томиться ожиданием.

Иногда случались проблемы посерьёзнее, вроде очередного экономического кризиса, и вызванного им массовых демонстраций, иногда даже приводивших к смене правительства. В университете к этому относились с научным любопытством, рассуждая о договорной и насильственной теориях происхождения государства, прямой и буржуазной демократии, классовой борьбе, и других вещах, довольно мало связанных с происходящими на площади в двух кварталах от университета реальными событиями. Однажды даже случилась почти настоящая война за какие-то отдалённые пустынные скалистые острова, мало кем населённые, и еще менее кому интересные. Не смотря на формальность повода, неразумность причин и ничтожный, по сути, приз, война велась как полагается: с применением новейших технологий, которые почему—то негоже использовать, чтобы делать жизнь лучше, а только для того, чтобы её прервать, авианосцев размером чуть не с те самые острова, глубоко ныряющих субмарин, высоко и быстро летающих самолётов, и, как дань старине, солдата, голодающих и мёрзнущих в окопах, как и сотни лет назад.