Сергей Штанько - Мерсьедиана. Сборник рассказов

© Сергей Штанько, 2020

ISBN 978-5-0051-9767-2

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В юности Хуан Мерсьедо слыл мечтателем, однако не в такой степени, как это бывает у иных мечтателей, мешая учёбе, работе, семейным отношениям и отправлению прочих социальных обязанностей. В школе Хуан без особого энтузиазма, но вполне исправно участвовал во всех приличествующих отрочеству забавах и увеселениях. Сам он не испытывал от них того удовольствия, которое, как он видел, имели его сверстники, ощущая вместо того скорее то, что он должен бы его испытывать. И, будучи воспитанным благонравно, он всячески старался исполнять долг доброго сына, прилежного ученика, исправного участника развлечений.

Возвращаясь с учёбы домой, Хуан наслаждался чувством выполненного долга в отношении учёбы и своих мальчишеств, и, как его отец после работы заслуженно вкушал бокал—другой вина или рюмку писко в лучистых объятиях верного телевизора, с регулярной заботливой ежевечерностью приносящего в дома среднего класса голливудские кинофантазии, так и Мерсьедо—младший считал вполне заслуженными свои вечерние наслаждения, даримые домашней скромной библиотекой, такой одинаковой в семьях безликого этого класса, в дебри которой он уходил, как иные уходят в опийные курильни.

Из уютного мира оживляемых ярким его воображением книжных строк его вырывали оклики отца, громогласно приглашающие вкусить зрелище очередного футбольного матча, как иные вкушают наслаждение от живописных полотен, причаститься материнским заботливым ужином, подставить свои щёки для нежной трёпки зашедшей в гости родне, умилявшейся его скорым ростом и возмужанием, или же товарищи, зовущие принять участие в уличных играх и незатейливых физических упражнениях. Игры, в основном, казались Мерсьедо скучными, а результат и победитель в них – совсем не такими важными, как это виделось его компаньонам; упражнения позволяли избежать неловкого общения на темы, Хуана мало интересовавшие, или же казавшиеся ему неудобными для обсуждения, и, сверх того, наполняли его тело дарующими приятную самоуверенность силой и ловкостью. Упражнения Мерсьедо любил.

Изо дня в день повторялась череда монотонных школьных занятий, семейных вечеров, забежавших в гости тётушек, разной степени невинности проказ с товарищами, сливаясь для Хуана в некую неизбежную обязанность. Примерно, как посещение церкви, несмотря на неверие в живущего там бога, или непременно учтивая вежливость в отношении постылых родственников, что особенно лицемерно проявлялось в потоках слащавых открыток, немилосердно загружавших почту в канун крупных праздников. Мерсьедо сперва пытался было сравнить всю эту социальную неизбежность с чисткой зубов или врачебным осмотром, но был вынужден признать безусловную пользу последних; в первой же пользу пришлось поискать. По некоторому размышлению Хуан решил, что социальная неизбежность в перспективе способна обеспечить его средствами к существованию – зрелая мысль для отрока, пребывающего в том возрасте, когда в будущем обычно видят себя кинозвёздами, финансовыми воротилами, полководцами, искателями приключений и охотниками за головами; Мерсьедо, конечно, тоже предпочёл бы подобную карьеру тем скучным вещам, которыми на жизнь зарабатывал его отец, однако здравомыслие уже подсказывало, что такое развитие событий куда более вероятно, чем командование стопушечным фрегатом во главе лихой команды головорезов. Кроме того, уже сейчас это давало возможность приобщиться к возможным будущим средствам своего пропитания.

И Мерсьедо, смутно представляя себя в будущем кем—то вроде учёного или университетского профессора – всегда в костюме, всегда учтивого и важного, всегда занятого какими—то интеллектуальными трудами. Чем именно такие люди занимаются, Хуана толком не знал, но отчего—то был уверен, что это чертовски интеллектуально, важно, интересно, сверх того, – такие люди между собой наверняка не обсуждают рыбалку, давешний футбольный матч или починку своего автомобиля. Словом, это было дело как раз по нему.

И Хуан страстно погружался в книги, хватая их жадно и без разбора, чувствуя себя в библиотеках и книжных магазинах как пьяница в винной лавке. И так же, как пьяница, хватал с полок то и это, совершенно бессистемно, лишь бы только скорее затушить огонь своей страсти. Он брался за древние языки, отчего—то пребывая в уверенности, что их знание непременно для культурного образованного человека, принимался изучать латынь, осваивал два—три падежа и некоторую лексику, как вдруг понимал, что до чтения Вергилия в оригинале ещё чертовски далеко, зато, заинтересовавшись сходством латыни и других языков, переключался на сравнительное языкознание.

Разобравшись в изоглоссах и палатализации, он с естественной плавностью переключал своё внимание с языкознания на этнографию, погрязая в креолизационных и пассионарных теориях этногенеза. Тем временем возмужание шло своим чередом, не пропустив и Мерсьедо в ряду его сверстников. Вместе с первой растительностью на лице появлялся новый волнующий интерес к сверстницам и иногда даже девушкам постарше. Сверстницы казались Хуану куда привлекательнее жидких жалких усиков, поэтому он тут же бритьём ознаменовал вступление в возмужалую почти взрослую жизнь.

Предпочтение сверстниц, однако, доставалось кому—то повзрослее и помужественнее, что вызывало разной степени жалости попытки соответствовать: опыты с курением дрянных папирос, сомнительного писко, нонконформизм, выражавшийся, как правило, в слушании довольно ужасной музыки и ношении уже определённо ужасной в своей безвкусице одежды; некоторые, проявив больше дальновидности, пытались привлечь девичьи симпатии успехами в спорте; самые отчаянные пытались разные способы совмещать. Женщины предпочитают мужчин, а не мальчиков, – это не могло удивить такого созерцателя, знающего жизнь пусть в основном теоретически, но уже довольно неплохо, как юный Мерсьедо.

Посему он не стал сражаться с мельницами, а жил так, как было ему удобно и уместно. Подобный образ жизни подвергся испытанию в момент окончания школы и выбора будущей профессии. Хуан заикнулся было о философском факультете университета. Мерсьедо—старший безапелляционно заявил, что философия – вовсе не профессия, а даже и будь ею, она была бы совершенно не мужской и не достойной отпрыска его славной и порядочной семьи. Его супруга, считавшая философию пустым умствованием, вроде игры в лото с мудрёными цифрами вместо терминов, идею не тоже одобрила, но из любви к сыну делала это мягче мужа.