Анастасия Тихомирова - Эскалатор бытия, или Сборник рассказов

И они срубили его.

Девочка пошла плакать и играть на пианино, а женщина оказалась музыкальным жюри и дирижером и предложила девочке сыграть в каком-то конкурсе.

Жестокость.

Конический креозот в бутылке, как вы понять могли, в форме конуса, с добавлением листвы, если его вылить – составляет листопад горючий – ему подвергся линолеум и говорил:

– Привет, братья мои, листья измотанные, но все еще юные, богатые опытом, который взвалился на ваши плечи.

– Приветствуем, все больше опытный линолеум, который из дерева сотворен, и испытал на шкуре своей – так много перетерпел.

И разбилось стекло в форме конуса и говорило:

– Я также многострадально! Могу быть вашим другом!

Но не приняли они его, так как оно пострадало еще больше от сотворения какой-то совсем не близкой природе формы…

– Мы не принимаем тебя, уйди…

– Но я так же было сделано из песка и извести.

– Мы не видим в тебе этого, значит в тебе этого нет…

И лежало стекло одиноко все свое время…

«Живописность Франца Шуберта»

Риф – продолговатость, свирепствующая одному агнцу, который шел по нему своей дорогой – он

хотел побывать везде. Но он ему не давал сделать это сполна. Агнец споткнулся. И не мог

превозмочь свои силы, он уже утратил свою веру – веру во всякую вседозволенность, которую

как-то наблюдал, которая была у него с рождения – она уже потухла – он не может даже внятно

изъясниться, думая, что шорох – это опасность. Это некоторая крайность, которая никак не

разлучает его с трясиной его нутра – все бьется трепетно, но никак это не освободить. И верность

своему сердцу осталась гнить в помойке мыслей, которые шатаются уже под ногами – сопливые и

неудачные, они даже не имеют дома, только танцуют в ходячем таборе под укрощением

рассудка, которые натирает их до блеска – до цирковых, они начинают биться как вон выходящие

от такой «заботы». И становятся одной большой мыслью, пожирая друг друга. Этот агнец уже

совсем обомлел от пустоты у него в голове, от одной только жирной ленивой точки.

Поговорим об утраченном чувстве вседозволенности, когда у агнца была чистая голая

воля и он хотел прямо ее выразить и не думал еще, что это может быть подчинение. Он только

хотел, чтобы желания соответствовали Бытию, а Бытие желаниям. И вот здесь он и стал

постепенно опускаться с небес, пока совсем не снизошел до океанских глубин. Желания его с

возрастом становились более очерченными и презентабельными, а главное более сильными. И

так получилось, что величина их была для идеологии небес очень сомнительной, не уважаемой —

слишком большой. В их обществе для него было все в миниатюре – то как они излагаются, как

себя ведут – они были для него слишком вялые. Так что ему приходилось себя сдерживать почти

что с одышкой. Никто его не понимает, даже его Отец – Всевышний – так думает агнец. Он изгой

повсюду. Никто не хочет с ним затевать беседы. Так что со стороны наш агнец – бедный, но

вообще- то это не так.

Он боится свободно брать предметы в присутствии своего Отца, мало ли

они затрещат и потревожат его покой, а наш агнец, когда один любит составить целую симфонию

из резких ударов по предметам, даже когда он просто их берет. Из-за гипер-аккуратности, которая

предполагает заранее избегать беду, он съежившийся – это привил ему закон. Но он никому не

уступал, поэтому Отец направил на него весь свой гнев и приказал опускаться до морского дна – и

жить мирским, где как Отец думал, ему место. Энтузиасты всегда считались на небесах

подозрительными. Хотя с отцом он всегда был наигранно почтительным из-за неопределенного

страха, если описать приблизительно – он боялся, избиения, ора, что его эго будет разорванно

воплем всемогущего – но это все потенциально – Отец никогда не поднимал на него руку. Агнец

был с ним ласков для того, чтобы вселить в Отца немного ласки, хотя бы кусочек и получить

вероятно обратно. И это иногда получалось – он улыбался в ответ, но

напыщенности при этом не было конца, только редкие просветы, лучики. Он слышал о

художниках, поэтах, писателях – все они, великие, – отличались экстравагантностью. Для него

было раз плюнуть – совершить безумный огненный поступок для сочности жизненного опыта, не

подумайте он не просто бился головой об стены – для него это была жизнь – нарушать значит

ставить под сомнение, проверять. Добавлять в бытие, кроме озорства и банального юмора,

добавлять частицу чего-то непосредственно-свежего, переворачивать наизнанку сознания,

доводить их до ручки, менять, создавать – одним только поведением. Но никто его не понимал.

Но постепенно до них доходило, что и как. Он начал писать – много писать – настоящую

злободневную насыщенную прозу. После того, как Отец его прогнал, агнец возненавидел его. Он

рассказал все брату своему и тот пошел с ним. Они были неразлучны. Они были посланы на

землю. И оба решили, так как первый агнец уговорил своего брата, оба решили вести стиль жизни

великих писателей, поэтов, и прочих блуждающих и ищущих душ, за которыми они наблюдали. Только у брата это не получилось со временем. И

спустились они на землю. И решили все испробовать. И пошли они в кабаре в людском обличии,

так что не вызывали никакого подозрения. И спросили они, что обычно заказывают здесь поэты,

писатели, художники и прочие недурственные личности. И получили они ответ, и заказали два

абсента. И сильно скорчились оба брата и подумали, что все это выдумка и что их обманули. И

разозлился агнец, и встал на стол и начал читать стихотворения тех, кем восхищались и произвели

фурор. Ему аплодировали сидящие напротив личности, тогда агнец познал красоту молодого

тщеславия, испытанного впервые. Он стал еще громче выкрикивать слитно собранные отрывки из

Шекспира и тогда понял, что нет конца тщеславию, что оно может приесться, если только

повторять это тысячу раз, приесться только из-за однобокости. Он понял, что ничем оно больше не

плохо. И если представить, что кто-то еще жаждет славы и признания, ему просто надо или встать в

очередь, или бороться. И после выпитых стаканчиков они почувствовали прилив сил и тогда

заказали еще. Они заказали второй, третий, четвертый раз – и почувствовали страсть к этому, и не

нашли меры – и узнали пакостность этого занятия. Но хотели еще – это ведь их дебют. И

продолжили кутить напропалую – танцевать с официантами и официантками. Они хотели познать

гетеросексуальность и гомосексуальность, о которых слышали ранее. Только слышали, как чистые

абстракции они не сливались в соитии для получения нового рода, они зарождались сами из