Валерия Колесникова - 32 декабря. Повести и рассказы

В размышлениях я дотянул до обеда. Утром я привык не завтракать. Мне вполне хватало двух чашек горького кофе. Это был мой утренний ритуал, без которого день мог не заладиться. Я варил кофе в любых условиях, наслаждаясь его ароматом. А к обеду мне нужно было съесть что-то из любимых блюд – так рекомендовал мой доктор для восстановления аппетита.

Дом моего друга был полностью благоустроен. В центре зала красовался камин, который согревал дом поленьями, отопление тоже имелось, но я не помню, чтобы им когда-либо пользовались. Обстановка располагала к размышлениям у мерцающего огня. Но еду всегда готовили цивилизованно – на электрической плитке, состоящей из двух конфорок, а еще в духовом шкафу. И я направился на кухню, где решил побаловать себя изысканными блюдами, которые когда-то готовил исключительно для Софи. В моем распоряжении находилась свежепотрошенная утка, которую я вдохновенно начинил чесноком и черносливом, затем обильно смазал ранее приготовленным сметанным соусом, добавил к ней картошку и отправил в духовку жариться. И снова сел к камину с первой попавшейся под руку книгой, чтобы скоротать время до обеда. Почти все имеющееся у моего друга бумажное наследие было делом моих рук. Я много лет дарил ему книги – от новинок до классики – в надежде, что когда-нибудь на старости лет мы, два седеющих старика с бокалом красного вина, приступим к одному из самых иллюзорных наслаждений – чтению. Каждый возьмет понравившуюся книгу и будет читать ее с упоением. Мы будем цитировать друг другу знакомые и неизвестные фрагменты, размышлять о смысле бытия и вспоминать о днях давно минувших.

Я не терял этой надежды и сейчас. Как знать, такое вполне еще могло случиться. А пока я в одиночестве открыл книгу, полюбившуюся мне еще в юности. Автором ее был Евгений Шварц. Вы не поверите, но мне казалось, что, порой, он говорил моими словами, будто подслушивал мои мысли и думал моей головой. В детстве я зачитывался его сказками, не осознавая, какой глубокий смысл содержится в них. Шварц был романтиком и правдолюбом, для меня – человеком невероятным, посланным Богом на эту грешную землю для обличения пороков. Мне всегда казалось, что в разные периоды истории на многострадальной планете появлялись такие вестники, которые проповедовали об истине. Среди них были люди разных профессий и вероисповеданий, вероятно, для того, чтобы достучаться до каждого жителя земли. И даже если твой сосед потерял смысл жизни, обязательно в его дверь постучится такой посланник – через литературу, музыку, живопись, религию. Так вот Евгений Шварц был, как мне казалось, своего рода посланником свыше, проповедовавшим о пороках общества и государства, о силе и сокровищах любви, о времени, которое невозвратно.

Бесспорно, были и другие, вероятно, более великие и величественные. Но я полюбил его давно, с раннего детства, еще и за то, что он звучал голосом моей мамы и убаюкивал мои страхи и сомнения. И я порой терялся, не понимая, кто говорит со мной: она, или так ветвистая мысль писателя проникает в мое пока незрелое сознание?

Несколько цитат Шварца я сумел выучить наизусть и вспоминал их в разные моменты моей извилистой жизни:

«Сразу ничего не дается. Чтобы удалось, надо попробовать и сегодня, и завтра, и послезавтра». Или вот еще – «мне захотелось поговорить с тобой о любви. Но я волшебник. И я взял и собрал людей, и перетасовал их, и все они стали жить так, чтобы ты смеялась и плакала. Вот как я тебя люблю».

Как бы мне сейчас хотелось сказать эти слова Софии…

Но довольно размышлений, утка позвала к обеду, а затем я решил продолжить наслаждение под названием «ничегонеделание». В сущности, человек – существо праздное, и любой комфорт способен превратить его в бездельника. Хотя для мыслящего человека безделье – это хороший повод поразмыслить о собственном предназначении и позволить самому себе отстраниться от ежедневных забот. Но мой мозг отказывался бездействовать, и мне приходилось постоянно понуждать его не думать.

В попытке отдыха, чередовавшегося с тягой к размышлениям, я скоротал этот день. Я впервые наслаждался отшельничеством: мне не хотелось никого смешить, ни с кем разговаривать, не хотелось планировать и думать о том, что будет завтра. Я знал, что завтра настанет такое же утро, неважно, будет день солнечным или пасмурным, ничего не обещающий каждый новый день даст мне так много, будто это самый главный день моей жизни.

Путаясь в потоке мыслей, я начал дремать и сам не заметил, как уснул.

Это была моя последняя встреча со старым добрым клоуном. Наутро после моего представления мне сообщили, что он скоропостижно умер. Я поначалу не мог осмыслить эту печальную весть. «Значит, он попрощался», – думал я. Мог ли он предчувствовать свою кончину, повлияло ли так на него мое представление, ушел он в радости или скорби? Эти вопросы не давали мне покоя.

Мой дорогой, любимый старый клоун, мой милый друг, раскрывший все свои секреты недавно появившемуся на твоем пути молодому человеку, мне, кого ты знал так недолго и, казалось, знал всю жизнь. Я верил в твое возрождение, в твой новый стремительный взлет, в то, что мы еще не раз выступим на одной сцене, что нам будет рукоплескать зал, что я буду у тебя учиться еще много-много лет. Отчего так случилось, и почему все беды и несчастья происходят так неожиданно? Нет ответа. Человек должен искать его сам.

Наш маленький цирковой коллектив в этот день покидал провинциальный городок, и неожиданный уход клоуна доставил коллегам «массу неудобств». Родственников у артиста не было, по крайней мере, он о них ничего не рассказывал. Родился он вдалеке от этого захолустного местечка, и хоронить его тоже было негде. Руководство отказалось отдавать на погребальные услуги выручку от представления, а потому артисты собирали средства с миру по нитке, кто сколько сможет. Единственной заслугой начальников шапито стал договор с каким-то ритуальным агентством о месте для захоронения несчастного. Это было заброшенное старое кладбище, где хоронили бомжей, преступников и лиц неопознанных. Погребение я взял на себя: у меня оставались средства для закупки реквизита на будущие представления, и они все ушли на оплату похоронных услуг.

Как разноцветный гигантский воздушный шар, спустил свои парусиновые крылья недавно обретенный мною и потерянный цирк-шапито, а на том самом месте, где еще вчера раздавался смех детей, остался пустырь. И я – с охапкой собственных афиш, напечатанных этой ночью и случайно забытых руководством цирковой программы. Я значился там главным номером, и по иронии судьбы «Смеющиеся шарики счастья» уехали гастролировать в другой город без ведущего артиста. И, как меня ни уговаривали, что, мол, старому клоуну уже все равно, я остался с ним, пообещав быстро уладить все дела и вернуться. Мне не хотелось, чтобы человек, который был так любим многими, а главное – мной, покинул этот мир, как старая дворовая собака. Я вспомнил, что клоун, будто наполненный предчувствием смерти, рассказывал мне, как видит свою прощальную церемонию: бравурно звучит оркестр, исполняя узнаваемую цирковую мелодию, с которой он выходил на арену, а вокруг звучат аплодисменты…