Владимир Шпаков - Пленники Амальгамы

Проходит минута, другая, я не двигаюсь (пока!), но знаю, что последует. Преодолев привычную анемию, я начну лихорадочно исправлять огрехи природы. Возьму щипцы, выкраденные из косметички Магдалены, стану выщипывать брови, после чего позаимствованной там же помадой прорисую губы, как у заразы Анджелины Джоли. Да, заразы! Потому что одной все, а другим – шиш с маслом! Сучка голливудская, ей ничего не надо с собой делать: и губы правильные, и брови, и челюсть человеческая, а не лошадиная, и глаза не щелочки, а будто два фонаря. Я тоже хочу глаза-фонари! Поэтому буду долго и тщательно работать с тушью, с тенями, не забывая поглядывать на дверь. Магдалена запретила запираться, но лучше все-таки провернуть ключ на один оборот, чтобы себя обезопасить. Если начнет ломиться – вот этой же тряпкой, которой убивала принцессу, сотру макияж, и дело с концом!

Когда спустя полчаса смотрю на результат, опять накатывает отчаяние. Не то! Я гримасничаю, желая хотя бы так приблизиться к совершенству, однако получается еще хуже. Выход один: пластическая операция, нет, несколько операций! Одной не обойдешься, ситуация запущена, да и про грудь я забыла. Грудь – вот флаг Анджелины, вот к чему надо стремиться; а пока у тебя не флаг, а жалкий флажок первого размера – ты никто, и звать тебя никак. Вот пройду все это, и Джоли утрется, потому что я сделаюсь ледяной принцессой, что гораздо круче. Принцесса – идеал, звезда Голливуда рядом не стоит!

Но это в будущем, а сейчас? По идее, следует захлопнуть створку и никогда ее не открывать. Но я стою как завороженная и всматриваюсь в то, что по ту сторону зеркального стекла. Я это или не совсем я? А может, совсем не я? Странное лицо, напоминает маску. В каком-то музее я видела маски, по-моему, африканских племен, а может, индейских – так вот передо мной что-то похожее. Мое настоящее «я» скрыто за маской, поэтому к себе всамделишней не пробиться, я обречена видеть рожу . Или пробиться можно? О, идея! Я должна содрать с себя индейскую маску, а там, глядишь, обнаружится такое, что и принцесса утрется. Вцепляясь в щеки, в кожу на лбу, оттягивая нос, я пытаюсь отлепить от черепа обманный лик. Тщетно! Похоже, стадия настолько безнадежна, что маска буквально приросла к лицу, прилипла намертво!

Моя мечта – преодолеть границу между тем и этим мирами, перешагнуть ее, став хозяйкой положения. Что и случается то ли во сне, то ли в утренней полудреме, когда действие препаратов (я же принимаю препараты) после долгого сна ослабевает. В том мире все примерно так, как в этом, и одновременно не так. Пролетая сквозь зеркальное стекло, я обретаю силу, свободу, невероятные возможности, когда какой-нибудь шкаф передвигается не длительными усилиями, а одним мизинцем. Но я не собираюсь двигать шкафы, у меня совсем другие задачи.

– Может, порисуем? – предлагает отражение. – В этом мире нет Магдалены, нам никто не помешает!

– Знаю, что нет, – говорю, – кто же эту дуру сюда возьмет?! Но рисовать не хочу.

– А что хочешь?

– Подправить кое-что. Можно?

– Нет проблем, – отвечают, – ты тут главная!

И я начинаю лепить из отражения воображаемый идеал. Лицо и тело моего второго «я» будто сделаны из пластилина – лепи как бог на душу положит. Я и стараюсь, словно какой-нибудь Фидий, о ком рассказывали в художественной школе. Или Пигмалион, о нем тоже рассказывали; только не помню, что именно они лепили? А-а, неважно, моя цель – вылепить неземную красавицу, и я стараюсь на совесть. Дело в том, что по ходу лепки я тоже меняюсь, мы же связаны с отражением, типа одно целое. Каждое мое движение, каждое вмешательство в ее внешность – меняет и меня, так что спустя время мы обе становимся неземными красавицами. Ау, Джоли! Ау, принцесса! Где вы там?! Это вас звать никак, а мы отправляемся в полет, нам здесь тесно!

Одна из особенностей зазеркального мира – возможность летать. Я беру за руку свое отражение, мы взлетаем и кружим по комнате, вроде как тренируемся. Комната явно мала для нас; а тогда через форточку – и наружу, парить над городом, который не люблю. То есть не люблю реальный город – мокрый, тоскливый, с серым, низко висящим небом, куда Магдалена то и дело норовит вытолкнуть, приговаривая:

– Хоть бы погуляла сходила! Там красиво! В центре Петербурга живешь, а на улицу неделями не выходишь!

А чего туда выходить? Вечный дождь, хмарь, лужи под ногами, идущие под зонтами люди… То ли дело город из зазеркалья, напоенный цветом, залитый солнечным светом, над которым можно кружить, как две чайки. Мы и кружим, пронзительно крича от восторга. Два совершенства парят над совершенством, только архитектурным. Город настолько хорош, что я даже не уверена: Петербург ли это? Казалось бы, ориентиры знакомы: шпиль Петропавловки, купол Исаакия, кораблик на Адмиралтействе, но все какое-то другое, более грандиозное, более сияющее… Город скользит под нами, пытаясь задеть нас своими шпилями, корабликами и прочими ангелами, но мы летаем выше ангелов, выше любых шпилей. Вот так должен быть устроен мир, идеально, по моему хотению! Но полудрема заканчивается, приходится возвращаться обратно. Неодолимая сила, подобная гигантскому магниту, вытаскивает из зазеркалья, ей дела нет до того, что я цепляюсь за каждый угол, за любую щель в полу, за выбоину в стене… Побаловалась? Изволь вернуться в свой ад!

Итог – стою в мятой ночнушке перед зеркалом и в бессилии царапаю поверхность. Не в силах соединиться с отражением, начинаю ненавидеть его, а может, ненавидеть себя; и этот страшный мир тоже ненавижу и проклинаю, желая выскочить из него, словно змея из старой шкуры. Хрен, не выскочишь! Я рыскаю глазами по комнате, ища какой-нибудь тяжелый предмет. Разбить зеркало к чертовой матери! Уничтожить его, чтобы не соблазняло, не рассказывало сказки, которые никогда не станут явью!

Бросившись к подоконнику, хватаю керамический цветочный горшок. Но, когда до звона стекла остается секунда, осознаю: Магдалена не простит! Я окажусь там, где монстры в серой униформе сжирают таких идиоток, как я! Невероятным усилием воли возвращаю горшок на место: вроде как беру себя за шиворот и тащу свое тело к подоконнику, где колосится рассаженная Магдаленой зелень. Поставить горшок на место, аккуратно поправить лепестки, после чего подкрепить поступок глотанием препарата. Вот он, спасительный блистер, валяется возле кровати. Выдавить таблетку на ладонь, сунуть в рот и рассосать. Этот препарат, подчеркивает Магдалена, надо именно рассасывать, проглотишь – совсем другой эффект. А когда таблетка тает за щекой, эффект правильный, идиотические порывы, во всяком случае, гасятся на раз.

Препараты доставляются Магдаленой, которая бегает по врачам, иногда прихватывая меня с собой, как к тому дядечке из психушки. Это называется лечиться амбулаторно, причем за деньги. Обычно меня выгоняют из кабинета, Магдалена рассчитывается без свидетелей, хотя, бывает, при мне сует в карман халата тысячную либо кладет на край стола, после чего купюра мгновенно перемещается в ящик. Магдалена всякий раз обзывает врачей хапугами, что наживаются на чужом горе, как правило, в такси, когда катим домой. То с Пряжки катим, то из Бехтеревки , то из Скворечника , и всю дорогу слышится приглушенное «бу-бу-бу» насчет бессердечных врачей. Когда покидаем машину, претензии обращают ко мне: