Илья Чернецов - Вакуум

Моё тело. Моё некогда прекрасное тело. Что с ним стало?

Оно обмотано бинтами, бинты пропитаны кровью, из меня торчат трубки.

Когда я последний раз видел себя в зеркале, это было почти два метра здорового белого парня, без признаков жира. Хоть по телевизору показывай. И в армии отслужил, ничего не случилось.

А что там сейчас под бинтами? Может, инвалидность, ведь свободно может. Или всё обожжённое, раскуроченное.

А что теперь будет? Как я буду теперь жить? Это же теперь навсегда. А если там всё вообще плохо? Как быть? Что делать? Я серьёзно. Как дальше жить со всем этим? Это же моё единственное тело. У меня нет другого. Это мой единственный ресурс. То, через что я живу. Как так? За что? Почему, блять, со мной произошла какая-то неведомая хуйня, после которой я весь в бинтах и, может, вообще инвалид?

Я плачу. Прямо навзрыд. Ведь у меня нет ничего другого. А с этим я уже ничего не поделаю. Это горько! Этот факт, который я должен просто принять. На тебе! Получи, распишись. Это моё тело, пидарасы! Моё единственное тело!

Мне 22, и ничего уже не вернуть обратно. Я покалечен! И этого уже не изменишь, понимаете? Это просто есть. И это – кусок мяса, завёрнутый в бинты.

Вот она, необратимость. Невозможность вернуть что-то, что очень хочется вернуть.

Всё, не вернёшь.

Что бы там ни было под бинтами, другого нет.

Как только я представил, что там может быть под бинтами, мгновенно сунул руку между ног и выдохнул:

На месте! Целый! Мой мальчик! Спасибо, Господи!

Ну, кое с чем порядок. Это ок. Руки на месте, ноги. Голова!

Вообще-то если посмотреть критично, то только корпус. И то до пояса. Конечности просто худые, это отъестся. Слабость? Опять-таки еда. А если я теперь не могу нормально есть? Если теперь всю жизнь сосать через трубку?

Как хочется сигарету!

Лёгкие. Надеюсь, я смогу курить. Дышать сложно, булькает. Фу, бля, как больно кашлять. Как будто лёгкими кашляю! С сигами точно придётся повременить. Их просто никто не даст, а сам я в таком состоянии никуда не смогу сходить за ними. Дерьмо.

Заглянуть бы под бинты, но даже чуть потрогать больно. Пиздец там, наверное.

Даже если всё более-менее, по-любому из жизни выпал. На месяц, не меньше.

Твою же мать, а. Твою же мать!

После саможалений проснулся организм. Это принесло облегчение, т. к. отодвинуло остальные мысли на задний план. Я безумно захотел есть. Лёжа в морге, окружённый трупами, я захотел есть.

– Эй!

Тишина. Никого нет. Возможно, меня никто не слышит. Возможно, сегодня выходной и дежурная сестра смотрит сериал, в котором брат сестры мужа тёти находит на своей заднице родинку в виде тюленя, едущего на гусе в Данию, что доказывает какие-то потрясающие вещи.

– Эээээээээй!!!!!

Я крикнул и решил не дожидаться чуда, а самостоятельно встать, покинуть это мрачное помещение и дальше – по обстоятельствам. Пока я вставал с кровати-каталки, послышались шаги. Отлично. Потому что я совершенно не знаю, как отключить от себя все эти провода. Я, конечно, видел в кино, как персонажи просто отрывают их от себя, но, чёрт возьми, эти провода воткнуты в моё тело иглами. Здоровыми, сука, толстыми иглами.

Заходит сестричка. Не моя сестричка, медицинская сестричка. Хотя у меня вообще-то есть сестра. Но сейчас не о ней. Маленькая, хрупенькая медсестричка в коротеньком белоснежном халатике, отлично обтягивающем маленькую круглую задницу и небольшие же титюшки. Вдуть захотелось мгновенно. Обычно самки в больничных халатах меня не возбуждают, потому что ассоциируются с лечением, а значит, с болезнями. Но у этой как-то всё ладно сложено, аккуратно. Или давно не трахался?

– Что вы делаете? Немедленно ложитесь. Вам нельзя вставать.

Похоже, я не в её вкусе. Или холодно?

– Я очень голоден, – говорю, стараясь держаться непринуждённо и бодро, как будто полон сил. Потому что, хуй его знает, может, получится вдуть. А какая девушка захочет, чтобы ей вдувал полутруп?

– Ложитесь, всё будет, – говорит она, протягивает руку к моему паху и… Вытаскивает из члена длиннющую трубку толщиной в мизинец!

Твою же мать! Какого хрена в моём члене торчала эта срань? И почему она такая здоровая? И почему она вросла? Блять, как же неприятно!

Я несколько вскрикнул, желание вдувать пропало, а сестричка повезла меня прочь из этого сраного, трупного места.

Меня везут по длинному коридору, перед глазами плывут длинные белые лампы, периодически коридор заканчивается поворотом, и начинается новый коридор. Мимо меня проходят люди в белых халатах, я слышу обрывки разговоров между врачами, между пациентами, фразы, произносимые пациентами врачам. Например, о том, что горячее молоко лучше на обед, а кефир на завтрак.

Невозмутимый санитар, сменивший медсестричку в коротком халатике сразу на выходе из морга, катит меня всё дальше и дальше в неизвестном мне направлении. А тем временем в моей памяти всплывают новые сцены из моей прежней жизни:

…

Драка. Между мной и какими-то парнями. Их много. Крики. В моё прекрасное лицо летит острое, блестящее лезвие ножа. Вот-вот оно воткнётся мне в переносицу. Время замедляется, я смотрю на это лезвие и каким-то машинальным чудом перехватываю бьющую руку.

…

Короткий, яркий, запомненный в деталях эпизод с лезвием. Он отпечатался в памяти, как оттиск фамильной печати на мягком сургуче.

…

Удар под колени сзади, словно кто-то всем телом прыгнул на ноги. Я падаю на спину.

Я на спине, в меня летят удары. Ногами и руками, как из пулемёта. Не успевает долететь один, уже летит другой. Боли нет. Только злость, адреналин и ненависть. И дикое желание сохранить нос. Я закрываю его руками, тело остаётся беззащитным.

…

Мой нос, который очень мне нравится, который пережил массу неприятных приключений и сохранил правильную форму. Руками хирургов, конечно. Когда мне ставили его на место в последний раз, я попросил врачей сделать его неломаемым. Люблю свой нос и ненавижу каждого пидараса, который пытается ему навредить. Поэтому нос – единственное, что я закрываю.

…

Острый, злой, наглый нож входит в грудь слева. За доли секунды медленно и уверенно он проникает в моё тело, прокалывая сердце сантиметр за сантиметром. Как в тёплое масло, как само собой разумеющееся. Как нечто простое и обыденное. Как будто так и должно быть. Тут-то всё и остановилось. Чем глубже проникает нож, тем меньше остаётся надежды на жизнь. Он выдавливает её. Всё теряет смысл. Тело залито горячим, свет меркнет.

…

Ночь. Зима. Тишина. Обледенелые, чёрные ветки деревьев. Я лежу на белом снегу в луже собственной крови. На лицо мне падают снежинки, жизнь, пульсируя по инерции, выходит из тела. Идеальная смерть.