Владимир Муляров - Гафур. Роман. Книга 1. Фантастика

– Да пошел ты! – рявкнул я. Но видя то, что он совершенно беззлобно улыбается, все же ответил.

– Петя и Андрей. Мы тогда сидели на водном ранчо Амелии, моей внучки. Я там лечился, а Ольга прибыла с Амелией из Цитадели. Вместе с детьми. Она меня спросила, как назовем мальчишек? И мы решили назвать Петром и Андреем. Первого в честь моего бати, а второго в честь Владыки Нижних Миров, благодаря которому Оля вообще смогла родить…

– И тебе… И ты считаешь, что это ваш свободный выбор? – Михаил уже почти смеялся. – Здесь, на Земле, эти имена носили Первые Апостолы. А там, в Четвертом Октанте Большой Вселенной, в какой-то невообразимо далекой галактике и в период времени, который с земным даже соотнести никак нельзя, там вдруг возникают некие Петр и Андрей, с именами, каких там никогда нет и не было, и начинают всем убежденно рассказывать о каком-то Христе, который к ним однажды придет! Ты не считаешь это странным? Или, может быть, ты думаешь, что это ты сам их так назвал?

– Я тебя задушу. – просто сказал я Михаилу и отвернулся. А он снова зашелся в кашле.

Наконец, он повернул голову в мою сторону и посмотрел в окно. На улице было тихо и валом валил снег. На его лице просияла улыбка.

– Дороги, которые нас выбирают! … Когда-то я вывез тебя из аравийской пустыни, – сказал он, – и ты стал тем, кем стал. Надеюсь, не зря! Надеюсь, ты не жалеешь? Я не мог больше никому доверить это дело. Не мог. Даже сыну. Закурить есть?

– Конечно! – ответил я. – Трубка. И прекрасный табак. Из моих старых запасов. «Герцеговина Флор». Сходить, забить?

– Да! – сказал Михаил. – И вот еще что. Там в моей сумке есть конверт. Это… Его передай священнику. Любому. Это моя исповедь.

– Может позвать? Тут рядом знакомый б…

– … нет! – прервал он меня. – Не перебивай. У меня мало времени. И слушать безумного деда никто не станет. Ты же не думаешь, что кто-либо в здравом рассудке всерьез воспримет мою историю? Иди, забей трубу!

Я встал со стула и вышел в тамбур, где иногда курил табак. Кожаная сумка Михаила лежала рядом на столе. А еще рядом лежал наш стандартный Интерком. И неожиданное решение пришло мне на ум.

– Да, Джафар! – раздалось в трубке после того как я установил связь. – Ты же знаешь, что зв…

– … знаю! – оборвал я ворчание одной из своих бывших жен. – Тут такое дело… У меня в деревне Михаил, и он при смерти.

– Какой Михаил?

– Господи, да Мельхиор!

Какое-то время Нити молчала.

– Как давно?

– Недавно. – ответил я. – Но он совсем плох. А сейчас еще потребовал табак!

– Твоя локация?

Я продиктовал ей ряд цифр.

– Только оденься теплее. У нас тут зима!

Буквально через минуту Ольга Сергеевна Гинзбург, она же Ниэтель Футо, возникла прямо во дворе моего дома. В высоких меховых сапогах, норковом полушубке и горностаевом манто поверх всего этого. Без головного убора. Но зато у ее манто от кутюр был капюшон. Нити всегда одевалась шикарно. Даже на работу. Она выбралась из сугроба и прошла ко входной двери, аккуратно обходя мертвых молодых мужиков в одинаковых костюмах. В руках у нее был небольшой пластиковый чемоданчик с равносторонним красным крестом на фасаде.

– Привет! – сказал я ей, услужливо отворяя двери.

– Где он?

– Внутри. Проходи. Это то, что я думаю? – спросил я, указав рукой на медицинский кейс.

– Да. Но я… но ты ведь знаешь, что он не согласится?

– Да. Не согласится. – ответил я.

– И еще вопрос. Пока он меня не увидел. – сказала Нити. – Это ты их уложил? – она красноречиво кивнула головой в сторону четырех трупов, уже почти что заметенных снегом.

– Он. – ответил я. – Он сам. Как только они все возникли у меня здесь. Я во дворе снег разгребал… Полагаю, это из службы надзора… Ну, ты знаешь! Он просто хотел поговорить наедине. И точно в последний раз!…

«Вечери Твоея тайныя, днесь, Сыне Божий, причастника мя приими. Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник, исповедую Тя: Помяни мя, Господи, во Царствии Твоем.»

(Из богослуслужений Великого Четверга.)

«Удивительная вещь – Время! Могущественная, а когда в Него вмешиваются – опасная!»

(Альбус Ульфрик Персиваль Дамблдор.)

Доводилось ли кому-нибудь из вас, уважаемые потребители чтива, сиживать посреди раскаленной пустыни рядом с вашим верблюдом, который издох, так и доставив вас до спасительной воды?

Доводилось ли вам, получив дротиком в затылок от настигающих всадников Кесаря, потерять сознание, но не упасть с вашего, бегущего трусцой престарелого транспортного средства по кличке Тмеребо, а вцепившись ему в шерсть оцепеневшими пальцами, так и следовать вместе с ним по раскаленным пескам Кара-Юла, волочась по песку ногами, до того самого места, где и издох ваш любимый верблюд, так и не доставив вас до спасительной воды?

Вряд ли, о достопочтеннейший мой друг, вам доводилось в вашей вполне безвкусной, пресной жизни испытать такую ситуацию, потому, что если бы она коснулась вас крилами смерти, то и читать сейчас вы бы это не могли. Не так ли?

Да, так. Все так. Я сидел посреди жгучих песков Кара-Юла, в самом сердце пустыни, которую любил и ненавидел, и вязкие мысли, медленно проникая через еще слишком узкие после потери сознания каналы, постепенно обретали в моей голове форму того уровня правды, про который не стыдно сказать, что это есть конец всему. Но и этот уровень правды о возникшей вокруг меня жизненной ситуации, не вызвал у меня никакого страха, потому что я всё еще пребывал в полубреду после ранения в затылок.

Солнце нещадно палило мою тупую голову, старый вязаный свитер – ее подарок на годовщину наших отношений, – промок от пота, и у меня сильно болело в области затылка. Проведя ладонью по нему, я убедился в том, что кровь на огромной шишке уже запеклась и перестала течь, что само по себе было неплохо. Глаза мои были забиты песком, который скрипел и на зубах. Потому что это место, где мы сейчас оказались, состояло из самого мелкого песка, который вообще существует в природе. Из самого гадкого песка, ослепительно белого, как снега Антарктики, легкого, словно лебединый пух и летучего, как придорожный глинозем. Достаточно было простого ветерка, и все вокруг теряло контуры, цвета, яркость. Все вокруг становилось песочно-воздушной кашей, проникающей везде, от которой нет никакого спасения. Отчасти это и объясняло то, почему у меня болели глаза, свербило в носу и мучительно хотелось кашлять.

Многие из тех, кто никогда в пустыне не бывал, вероятно, полагают, что песок везде один и тот же? О! Это, конечно же, не так. Ибо лично мне были известны, по крайней мере, три его формы, которые и составляют пески Кара-Юла.