Александр Фролов - Что там, во времени?

Долго ли, коротко ли, с приключениями и душевными, да и физическими, травмами, но я защитил кандидатскую диссертацию. Потом, в Москве, – докторскую. И стал известным специалистом в области физики роста кристаллов и ряде смежных проблем. Попутно все эти годы занимался образованием, создавал всякие школы, писал книги. И стал достаточно известным специалистом в области педагогики общего образования. Оглядываясь назад, я вынужден признать, что грубая канва моего продвижения по жизни была, всё же, соткана в университетские годы, как бы я тогда ни мучился неопределённостью будущего. Из Алма-Аты в Свердловск я рванул, именно спасая эту канву. Упорство и неповорачиваемость в реализации принятых решений, ставшие притчей во языцех среди моих сотрудников и знакомых, тоже из этой оперы. Да и вообще большинство серьёзных поступков, если оглянуться, определялись заданным как бы извне порывом куда-то вперёд, с всё большей прямолинейностью этой по существу танковой атаки. Ширина дороги сузилась до ширины тропинки, а потом и вовсе выродилась в стрелу, уткнувшуюся в то место, где я сейчас сижу. Вот этого я и хотел – стать профессионалом в тех областях, которые были мне интересны, не нищенствовать, жить в любимой и любящей семье.

Вот с семьёй-то далеко не всё оказалось просто. Внешность, неглупость, работящесть и ряд других полезных качеств делали меня достаточно желанным для многих женщин партнёром по совместной жизни и размножению. Размножение происходило, но, как только дети становились слишком похожими на меня личностно, их начинали отстранять от меня, вплоть до разрыва. И с детьми, и с матерями. Правда, потом, где-то к концу школы, дети, ломая прутья и вышибая доски, возвращались ко мне и уже не уходили. Ну, а матери… матери получали те судьбы, которых хотели. И пусть им было и будет хорошо. Вот и сегодня мне с утра звонила дочь, дочери которой пошёл седьмой год. И мы обсуждали серьёзнейшие вопросы, связанные с её отправкой в школу и с моим участием в её образовании. У дочери – дивный и очень умный муж, так что мои педагогические соображения обычно находят в этой семье полное понимание и принимаются к исполнению. У двадцатипятилетнего сына, моего полного тёзки, скоро свадьба с девочкой, с которой они живут уже два года. Это у него второй заход, как я и предсказывал. В ближайшие выходные грозились приехать на плов. Это у меня хорошо получается. Девочка мне нравится, и я рад за своё сыновнее сокровище. Самый старший сын, успешный предприниматель в Казахстане, перешагнул шестидесятилетний порог – совсем уже большой стал. Ещё одному, научному работнику, вполне выдающемуся биологу и немецкому профессору, сорок пять. Так что выросли детки, выросли.

Но всего этого мне оказалось мало.

В начале девяностых годов прошлого века наука впала в спячку – это, к сожалению, нормальное явление после рывка вперёд. Так ей положено, пока инженерия не вычерпает из неё всё, что может быть практически использовано сегодня. И будет спать, пока опять не позовут её узнавать о мире новое. Ну, а пока и общество к науке и научному знанию нечего приохочивать. Вот образование и начало хиреть. Естественно, я, всю жизнь пыжившийся искать, понимать и решать, как сказал один друг-профессор, «проблемы и задачи цивилизационного масштаба», умнейшими людьми заточенный под это, бросился спасать человечество. Или хотя бы ближнюю ко мне его часть. Чтобы и самому со своими продолжениями как-то выжить. Как говорил в дни моей молодости известный тогда мастер литературного говорения Ираклий Андронников, «бросался, бросался и много в этом преуспел». Насоздавал всякого, проверил, отработал и… Оказалось, что никому это не нужно. Так уж пошла эволюция. Пришлось делать, что мог, на расстоянии вытянутой руки. Удалось понаделать умных ребят. И, хотя это и капля в море, но за спиной уже не выжженная земля, а довольно много людей, живущих осмысленной, интересной и для каждого такой непростой жизнью. И уносящих внутри себя в Вечность маленькую частичку меня. Такое распространение думательной заразы приносит определённое удовлетворение. Манией величия я не обзавёлся, но делал этих ребят везде, куда только звали. История показывает, что незваных прогрессоров заведомо ждут костры.

Вот так и оказались мы с женой, заражённой тем же устаревшим вирусом прогрессорства и взявшейся разделять мою судьбу, в маленькой школе маленькой национальной деревни недалеко от своего домика в лесу – всего-то в полусотне километров по местным дорогам. Мне была интересна ещё и научная сторона образовательной деятельности в таких условиях.

И в первый же месяц мы налетели. Оно было двенадцатилетнее, рыжеватое, веснушчатое, с грубо остриженными ввиду вшивости патлами, худое и сильное телом. В одежде, пахнувшей самыми разными перегарами. С дурной возрастной славой, необученностью, отчаянной неприкаянностью и отсутствием будущего. И с внешностью, ещё плоской, но с проглядывающей из этой плоскоты модельностью.

Когда слышишь о таком, сердце сжимается в морщинистый комок, но дела зовут дальше, и ты идёшь по ним. Со временем комок постепенно разглаживается, оставляя иногда одну-две морщинки. И всё. А вот когда такое оказывается просто девочкой, налетает на тебя в узком коридоре маленькой деревенской школы и обнимает – не действовать просто невозможно. А тут ещё умирает её мать от полного букета самых страшных на сегодня инфекций. Оказывается, и без того брошенная девочка вообще не нужна никому. Ни-ко-му. Да ещё братик есть дошкольный, скитающийся по больницам, где пытаются найти у него почти напрочь потерявшийся гемоглобин. Девочка приехала к нам в гости, ошалела от столь любимой ею и такой безумно красивой вокруг нашего дома в лесу природы и задала мне резонный вопрос: «Можно я буду называть тебя папой?» Ну что тут можно ответить?.. А дальше – как до сих пор говорят в местах не столь отдалённых – нужно уже «отвечать за базар».

Долго ли, коротко ли, воюя с официальными и неофициальными лицами и другими частями тел, поднимая на дыбы прокуратуру и поблёскивая золотом генеральских научных погон в проёмах открываемых ногой дверей кабинетов, наконец, победили. И семья наша стала состоять из меня, любимого, моей жены, которой к этому времени исполнилось уже целых двадцать пять лет, двенадцатилетней дочери и четырёхлетнего сына. И началось…

Круглосуточная профессиональная работа с главными в жизни и такими любимыми детьми дала определённые результаты. Тринадцатилетний каратист и пловец, яростный любитель, знаток и пониматель всего живого, что бегает, летает и ползает по нашим пейзажам, отдыхает сейчас в Испании со своим старшим братцем. Братец снисходительно одобряет биологические увлечения младшего и насаждает в нём научную работящесть.